— Готов.
Стросс подает — снова быстрый резкий мяч, направленный ему в плечо. Пероун ухитряется отбить, мяч летит примерно так, как он и рассчитывал, и он спешит занять позицию на разметке. Стросс отбивает мяч из угла, тот возвращается по левой стене, Пероун бросается вперед и отбивает его обратно. Так повторяется с полдюжины раз, пока наконец Пероуну не удается ударить справа и запустить «свечу» в правый угол. Они разыгрывают эту сцену прямыми жесткими ударами, то бросаясь вперед, то отпрыгивая назад; постепенно в игру вступает все пространство корта — игроки мечутся туда-сюда, и удача переходит от одного к другому.
И прежде у них случались такие отчаянные схватки, но всегда они были пропитаны весельем, словно друзья соревновались в том, кто не выдержит и первым расхохочется. Теперь все по-другому. Их битва безрадостна, и долга, и странно нетороплива, ибо, когда тебе под пятьдесят, сердце не может долго биться с частотой больше ста восьмидесяти в минуту: кто-нибудь из них скоро устанет и начнет спотыкаться — вопрос лишь в том, кто раньше. Простенькая, стандартная, почти что глупая игра, игра ради общего времяпрепровождения, превращается в поединок. Несмотря на извинения, недавняя перепалка еще жива в памяти. Стросс, должно быть, догадывается, что Пероун накрутил себя в раздевалке. Если сейчас он встретит жесткое сопротивление, то будет деморализован окончательно и Стросс выиграет матч в каких- нибудь три сета. Что же до Пероуна, он отдан на милость правил: пока он не выиграет подачу, сравнять счет ему не удастся.
В долгой схватке человек порой превращается в машину, все функции которой подчинены выполнению одной-единственной задачи, существо почти бессознательное, живущее от удара до удара. Именно в таком состоянии играет Пероун уже довольно долго, когда вдруг вспоминает, что у него, кажется, был план. Как раз в этот момент перед носом у него оказывается короткий мяч; Пероуну удается поднырнуть под него и запустить «свечу» в дальний левый угол. Стросс поднимает ракетку, чтобы ее отбить, но затем, передумав, отбегает назад и бьет по мячу с размаху, отправляя его из конца в конец корта. Носиться из угла в угол за мячом, когда ты немолод и устал, — труд не из легких. Но теперь, когда Стросс ударяет по мячу, слышится почти кряхтенье, и это вселяет в Пероуна надежду. Он не позволяет себе прямых ударов — боится сорваться; вместо этого запускает в небеса одну «свечу» за другой, по пять раз кряду, стараясь вымотать противника. Наконец бессильный мяч Стросса падает, не долетев и до середины корта; на этом сет кончается.
Ноль — ноль. Они кладут ракетки и стоят друг против друга, уперев руки в колени, тяжело дыша и глядя в пол, или прижимают разгоряченные лица и ладони к прохладным белым стенам, или бесцельно бродят по корту, отдуваясь и утирая пот полами футболок. В другой раз они перекинулись бы парой слов о прошедшем сете, но сейчас оба молчат. Пероун, чувствуя, что инициативу упускать нельзя, первым объявляет, что готов, и ждет в квадрате для подачи, постукивая мячом об пол. Подает он прямо над головой Стросса — и мяч, на этот раз достаточно мягкий, тихо замирает в углу. Один — ноль, и без всяких усилий. Это очень важно — даже важнее выигранного очка. Теперь преимущество за Пероуном. Точно так же, без труда, он выигрывает еще очко, и еще одно. Строссу, измученному серией однообразных подач, никак не удается развернуться: он хорош в схватке, а сейчас схватки очень коротки — или их почти нет, и мяч остается холодным и инертным, словно кусок замазки. А чем сильнее раздражается Джей, тем хуже он играет. Он уже не может ни дотянуться до мяча высоко в воздухе, ни подставить под него ракетку, когда он летит низко. Пару подач он просто пропускает и уходит в бокс дожидаться следующих. И снова — все тот же угол, та же невозможная высота, тот же промах. Скоро он проигрывает шесть очков.
Пероуна охватывает желание расхохотаться; он маскирует смех кашлем. Нет, он не празднует победу — для этого еще рановато. Это радость узнавания и сопереживания. Он готов смеяться, потому что прекрасно понимает, как сейчас чувствует себя Стросс: самому Генри хорошо знакома эта нисходящая спираль раздражения, эти мини-экстазы отвращения к себе. Забавно, как другой человек в точности повторяет твое несовершенное «я». Он прекрасно знает, как злит Стросса его подача. Такой мяч не смог бы отбить и он сам. Но Стросс был к нему безжалостен, и Генри поступит так же — надо же ему отыграться! Поэтому он вновь и вновь посылает мяч над головой противника, и скоро счет становится девять — ноль.
— Мне надо отлить, — резко бросает Джей и уходит с корта, не сняв защитных очков, с ракеткой в руке.
Генри ему не верит. И хотя это естественный и разумный способ остановить кровотечение очков, хотя он сам десять минут назад сделал то же самое, Генри чувствует себя обманутым. Он ведь мог без труда выиграть и следующий сет — нужно просто продолжать ту же тактику. А теперь Стросс сунет голову под кран, восстановит самообладание и придумает, как отыграться.
Генри противится искушению присесть. Вместо этого прохаживается взад-вперед, посматривает на соседние корты: он всегда надеется чему-нибудь научиться у более искусных игроков. Но корты пустынны. То ли члены клуба протестуют против войны, то ли не могут попасть в центр Лондона. Отойдя в дальний конец корта, Генри снимает футболку и рассматривает свою грудь. Слева от грудины чернеет огромный синяк. Больно вытягивать левую руку. Сосредоточившись на почерневшей коже, он начинает лучше понимать свои чувства к Бакстеру. Верно ли, что он, Генри Пероун, действовал непрофессионально, использовал свои медицинские знания для победы над человеком, страдающим от нейродегенеративного заболевания? Да. Извиняет ли его угроза избиения? Да — или нет, не совсем. Однако гематома цвета баклажана, диаметр этой сливы, воспоминание о слепящей боли — все убеждает: да, его грех отпущен. Только полный идиот согласится ни за что ни про что получать пинки, когда этого можно избежать. Так что же его тревожит? Странно сказать, но, несмотря ни на что, Бакстер ему почти понравился. Нет, это, конечно, сильно сказано: скорее, заинтересовал своим безнадежным положением и нежеланием сдаваться. И потом, он ведь умен. И понимает, что живет не так, как следует. А он, Генри, использовал свои знания недолжным образом — вынужденно, конечно, но ведь он сам поставил себя в такое положение. С самого начала он занял уязвимую позицию, держался высокомерно и презрительно. Словом, спровоцировал их. Надо было вести себя дружелюбнее, взять сигарету; действовать невозмутимо, как человек, сознающий свою силу, а не кидаться с возмущением в бой. С другой стороны, их было трое, они хотели заполучить наличные, а еще больше хотели его побить: они обо всем сговорились, еще сидя в машине. Разбитое зеркало — всего лишь удобный предлог.
Так и не успокоившись, он возвращается на корт одновременно со Строссом. Тот здорово полил себя холодной водой — могучие плечи его мокры — и пришел в себя.
— Ну, теперь держись! — приговаривает он, пока Пероун становится в бокс для подачи.
Пребывание наедине со своими мыслями сбивает с курса, но перед самой подачей Пероун вспоминает план игры. Однако четвертый гейм развивается не по сценарию. Он выигрывает два очка, затем Стросс перехватывает инициативу и вырывается вперед: три — два. После ряда длинных бестолковых розыгрышей, с кучей ошибок с той и другой стороны, счет сравнивается: семь — семь, подает Пероун. Последние два очка он выигрывает без труда.
Короткий перерыв: оба готовятся к финальной схватке. Пероун не устал — выигрыши утомляют куда меньше проигрышей. Однако ему надоело думать о том, как победить Джея, и, будь его воля, с удовольствием бы подвел черту и поехал домой. Все утро он с кем-нибудь или с чем-нибудь сражается. Но отступать нельзя. Стросс наслаждается игрой, надеется выиграть и, заступая на свое место, приговаривает: «Бьемся насмерть!» и «Но пасаран!»
Так что Пероун, подавив вздох, подает и, поскольку других идей нет, запускает все ту же «свечку». Едва ударив по мячу, он понимает, что эта подача ему особенно удалась: мяч, вращаясь, взмывает круто вверх и летит прямо в дальний угол. Но вновь обретенный душевный подъем помогает Строссу совершить нечто необыкновенное. Он с разбегу подпрыгивает вверх на два, нет, на три фута и, вытянув вверх руку с ракеткой, изогнувшись, оскалив зубы, останавливает мяч в полете и направляет его обратно: блистательный удар, который отбить невозможно. Пероун это сразу понимает. Сказочный удар. Подача переходите руки противника — и снова страстное желание выиграть, и все начинается сначала.
Оба игрока набирают очки. За каждое очко идет отчаянная борьба, серьезная и яростная, как в третьем гейме. Не прислушиваясь к протестам собственных сердец, игроки носятся по корту как безумные. Случайных ошибок больше нет — каждое очко буквально с мясом вырывается у противника. Подающий выкрикивает счет; в остальном оба не произносят ни слова. Счет растет, но противники идут вровень — ни
