Она вздохнула:
— Ну что ж, хорошо.
— Придете?
В ответ — ни звука.
— Ради Бога, не подводите меня!
— Хорошо, Митка. — И она повесила трубку.
Нервы, ребячество. Он нашарил последний доллар в ящике и выскочил из комнаты, чтобы она не успела передумать, уйти. Но у лестницы внизу его поймала миссис Латц в фланелевом халате, ее седеющие волосы развевались, голос дрожал:
— Митка, почему вы меня избегаете? Сколько месяцев я жду — хоть бы слово, одно слово! Как вы можете так жестоко…
— Извините! — Он отодвинул ее, выбежал из дому. Спятила дамочка.
Свежая струя воздуха, пахнувшая ему навстречу, смыла неприятное чувство, отозвалась всхлипом в горле. Он пошел быстрым шагом, словно ожив после многих дней и месяцев.
Библиотека помещалась в старом каменном доме. Он обошел зал выдачи, где, прогибая доски пола, стояли книги, но там сидела только зевающая библиотекарша. В детской комнате было темно. В справочной, у длинного стола, в одиночестве читала пожилая женщина; на столе стояла битком набитая хозяйственная сумка. Митка оглядел комнату и уже хотел уйти, но вдруг чудовищная догадка пронзила его мозг: это была она! Он смотрел, не веря себе, сердце моталось, как мокрая тряпка. Бешенство охватило его. Да уж, сбита плотно — ничего не скажешь, но эти очки — ох, до чего нехороша! Черт, она даже цвет не сумела описать — капюшон на ней какой-то линялый, грязно-оранжевый. Какое грандиозное надувательство — когда и где человека обманывали так жестоко, так беспощадно? Первым побуждением было бежать, набрать воздуху, но она приковала его к месту, спокойно читая книгу (хитрая, чует, что тигр тут, в комнате). Дрогни у нее хоть на миг опущенные веки, подыми она глаза — и он наверняка вылетел бы отсюда; но она устремила взгляд в книгу и давала ему волю — скройся, если угодно. От этого он еще больше взбесился. Кому нужна милость от старухи? Митка шагнул (несчастный!) к столу:
— Мадлен? — В имени звучала издевка. (Писатель ранит птицу на лету. Ему все мало.)
Она взглянула на него с робкой и горестной улыбкой:
— Митка?
— Он самый! — Его поклон был насмешкой.
— Мадлен — имя моей дочери, я взяла его как псевдоним для рассказа. Меня на самом деле зовут Ольга.
Пропади она пропадом — все враки! Однако он в надежде спросил:
— Это она вас послала?
Женщина грустно усмехнулась.
— Нет, это я сама. Сядьте, Митка.
Он угрюмо сел, мелькнула злодейская мысль: разрубить бы ее на куски да сжечь останки в мусорном баке миссис Латц.
— Скоро библиотека закрывается, — сказала она. — Куда мы пойдем?
Он молчал как оглушенный.
— Я знаю тут, за углом, пивную, там можно перекусить, — предложила Ольга.
Она застегнула поношенное пальто, надетое поверх серого свитера. Наконец он встал. Встала и она и пошла за ним, таща тяжелую сумку по каменным ступеням.
На улице он взял сумку — камни там, что ли? — и потащился следом за Ольгой в пивнушку.
Вдоль стены, в темных закутках, напротив покореженной стойки, стояли столики. Ольга прошла в самый дальний угол.
— Тут тихо, никто не помешает.
Он положил сумку на стол.
— Воняет тут, — сказал он.
Они сели друг против друга. С каждой минутой настроение у него падало — только подумать: провести с ней целый вечер. Какая ирония — сидеть взаперти, как крыса в норке, и выйти вот для этого. Нет, он вернется домой, он замурует себя навеки…
Она сняла пальто.
— В молодости я бы вам понравилась, Митка. У меня была воздушная фигурка, роскошные волосы. Мужчины очень за мной ухаживали. Не то чтобы меня можно было назвать соблазнительной, но чувствовалось — во мне что-то есть.
Митка отвел глаза.
— Я была очень живая, какая-то очень цельная. Я любила жизнь. А для моего мужа я была слишком одаренной. Он не мог понять меня, и это послужило причиной нашей разлуки — он бросил меня, вы понимаете, с двумя маленькими детьми.
Она поняла, что Митка не слушает, тяжело вздохнула и вдруг разрыдалась.
Подошел официант.
— Одно пиво. А даме принесите виски.
Она вынула два носовых платка. В один высморкалась, другим вытерла глаза.
— Видите, Митка, я же вам говорила.
Ее унижение тронуло его.
— Да, вижу, — сказал он. И почему он ее не послушался, дурак этакий?
Она смотрела на него с печальной улыбкой в глазах. Без очков она выглядела лучше.
— А вы точно такой, каким я вас представляла, только я никак не ожидала, что вы такой худой.
Тут Ольга открыла хозяйственную сумку и вытащила множество пакетов. Она вынула хлеб, колбасу, селедку, итальянский сыр, мягкую копченую ветчину, пикули и большую ножку индейки.
— Иногда я себя балую всякими вкусностями. Ешьте, Митка, ешьте.
Еще одна квартирная хозяйка. Только дай Митке волю — сразу очарует чью-нибудь мамашу. Но он стал есть, благодарный ей за то, что она нашла чем занять его время.
Официант принес напитки.
— Это еще что за пикник?
— Мы писатели, — объяснила Ольга.
— То-то хозяин обрадуется!
— Не обращайте внимания, Митка, кушайте!
Он ел без охоты. Но надо же человеку жить. А может, не надо? Когда еще ему было так уныло? Наверно, никогда.
Ольга понемножку пила виски.
— Ешьте, это ведь тоже самовыражение.
И он самовыразился, доев салями, полхлеба, весь сыр, селедку. Аппетит у него рос. Порывшись в сумке, Ольга вытащила нарезанное ломтиками мясо и спелую грушу. Он сделал сандвич из мяса. С ним холодное пиво показалось очень вкусным.
— А как вам сейчас пишется, Митка?
Он опустил было стакан, но передумал и залпом допил пиво.
— Не надо об этом говорить.
— А вы не опускайте голову, держитесь. Работайте каждый день.
Он грыз ножку индейки.
— Я сама всегда работаю так. Пишу я уже двадцать лет, а иногда — по той или иной причине — выходит настолько плохо, что продолжать не хочется. И знаете, что я тогда делаю? Даю себе короткий отдых, а потом берусь за другой рассказ. И когда все приходит в норму, я снова берусь за брошенный рассказ и обычно переписываю заново. Конечно, иногда я обнаруживаю, что возиться не стоит. Вот когда вы попишете с мое, вы сами выработаете систему — как сделать, чтоб работа шла. Все зависит от вашего мировоззрения. Если вы человек зрелый, вы сами найдете способ работать.
