потер голые руки. — Я уже не говорю, что мне еще нужно.
— Вы бы хоть рукава опустили, если вам холодно.
— Очень мне это поможет?
— Слушайте, Зускинд, — мягко проговорил Фидельман. — Я бы с удовольствием отдал вам костюм, если бы мог себе позволить такой расход. Но я не могу. У меня еле хватит денег, чтобы прожить тут год. Я вам уже сказал, что я до сих пор должен сестре. Почему вы не попробуете найти какую-нибудь работу, пусть самую черную? Я уверен, что через некоторое время вы добьетесь приличного места.
— Он говорит — работа! — мрачно пробормотал Зускинд. — А вы знаете, что значит найти работу в Италии? Кто это мне даст работу!
— А кто дает работу другим? Люди ходят, ищут.
— Ну что вы понимаете, профессор. Я гражданин Израиля, значит, я могу работать только на израильскую фирму. А сколько тут израильских фирм: от силы две — Эль Ал и Зим, а если бы у них и была работа, меня все равно не возьмут, я же потерял паспорт. Если бы я был перемещенным лицом, так было бы лучше. Перемещенное лицо получает удостоверение, а с удостоверением еще можно найти мелкую работу.
— Но если вы потеряли паспорт, почему вы не хлопотали о новом?
— Как это — не хлопотал? Да разве они дадут?
— А почему?
— Почему? Говорят, я его продал.
— И у них есть основания так думать?
— Клянусь вам жизнью — паспорт украли.
— Но как же вы живете в таком положении? — спросил Фидельман.
— Как живу? — Он щелкнул зубами. — Воздухом питаюсь.
— Нет, я серьезно.
— Серьезно, воздухом. Ну и немножко торгую, — сознался он, — но чтоб торговать, нужна лицензия, а эти итальяшки мне лицензии не дают. Раз они меня поймали с товаром, так я шесть месяцев просидел в исправительном лагере.
— Что же, они не пытались вас выслать?
— Как это не пытались — пытались! Но я продал обручальное кольцо — осталось от матери, я его все годы носил в кармане. Итальянцы тоже люди. Взяли деньги, выпустили меня, только сказали: больше не торгуй.
— Что же вы делаете теперь?
— Как это — что я делаю? Торгую. А что мне, милостыню просить? Торгую себе понемножку. Так прошлой весной я вдруг заболел и все свои жалкие гроши отдал доктору. А кашель все равно не прошел. — Он сочно откашлялся. — А теперь у меня нет капитала, не на что купить товар. Слушайте, профессор, может, мы войдем в пай? Одолжите мне двадцать тысяч лир, я закуплю дамские чулки-нейлон! А когда распродам, верну вам деньги.
— Нет у меня лишних денег, Зускинд.
— Вы же их получите назад с процентами.
— Мне вас жалко, честное слово, — сказал Фидельман. — Но почему вы не сделаете разумный шаг? Почему не обратитесь в Комиссию взаимопомощи, скажем, при Джойнте? Попросите их помочь вам. Ведь это их прямое дело.
— Сколько раз вам надо объяснять? Они хотят отправить меня обратно домой, а я хочу остаться тут.
— Я тоже думаю, что для вас самое лучшее уехать отсюда.
— Нет! — сердито крикнул Зускинд.
— Хорошо, если вы сами, по своей воле, приняли такое решение, чего же вы хотите от меня? Разве я за вас отвечаю, Зускинд?
— А кто отвечает? — крикнул Зускинд.
— Говорите, пожалуйста, потише, — сказал Фидельман, чувствуя, что его прошибает пот, — кругом люди спят. Почему это я за вас отвечаю?
— А вы знаете, что значит ответственность?
— Как будто знаю.
— Значит, вы и отвечаете. Отвечаете, потому что вы человек. Потому что вы еврей. Вы же еврей, да?
— А, черт, ну положим; но я тут не единственный еврей. Я против вас ничего не имею, но отвечать за вас не желаю. Я сам по себе, я не могу взвалить на себя чужие беды. Мне и своих хватает.
Он взял бумажник и вынул еще один доллар.
— Вот вам, теперь у вас пять долларов. Хоть мне это и не по средствам, но, так и быть, берите и оставьте меня в покое. Я свою долю внес.
Зускинд стоял и молчал в странном оцепенении, как бесстрастная статуя, и Фидельман подумал: уж не собирается ли он простоять так всю ночь, но вдруг тот протянул костлявую руку, взял пятый доллар и ушел.
Назавтра Фидельман с утра пораньше переехал в другую гостиницу, гораздо менее удобную, лишь бы быть подальше от Шимона Зускинда и его бесконечных требований.
Переезжал Фидельман во вторник. А в среду, проработав все утро в библиотеке, Фидельман зашел в соседнюю тратторию и заказал порцию спагетти в томатном соусе. Он читал «Мессаджеро», предвкушая хороший завтрак, потому что здорово проголодался, когда кто-то остановился у его стола. Он поднял глаза, ожидая увидеть долгожданного официанта, но вместо него у стола стоял Зускинд, увы, такой же, как прежде.
Неужто мне от него не избавиться? — подумал Фидельман, рассердившись всерьез. — Для того ли я приехал в Рим?
— Шалом, профессор, — сказал Зускинд, отводя глаза в сторону, — вот, шел себе мимо, вижу — вы сидите один, я и зашел поздороваться.
— Слушайте, Зускинд, — сердито сказал Фидельман, — вы опять за мной следили?
— То есть как это я за вами следил? — удивился Зускинд. — А я знаю ваш адрес, что ли?
Фидельман слегка покраснел, но подумал: стану я ему объяснять. Раз он сам пронюхал про переезд — тем лучше.
— Ноги у меня отнимаются. Можно я присяду хоть на пять минут?
— Сядьте.
Зускинд пододвинул себе стул. Принесли спагетти, дышащие паром. Фидельман посыпал их сыром и стал навивать на вилку длинные нежные макаронины. Одна из них тянулась без конца, и он, остановившись, отправил вилку в рот. Однако он забыл отрезать длинную макаронину, и ее пришлось долго втягивать, а она никак не кончалась, к немалому смущению Фидельмана.
Зускинд наблюдал за ним с напряженным вниманием.
Наконец Фидельман дошел до конца длинной макаронины, вытер рот салфеткой и спросил:
— А вы не хотите поесть?
Глаза у Зускинда были голодные, но он помедлил.
— Спасибо, — сказал он.
— Спасибо — да или спасибо — нет?
— Спасибо — нет. — И Зускинд отвел глаза.
Фидельман снова взялся за еду, аккуратно навивая спагетти на вилку, но так как у него никакого навыка не было, он снова запутался в длинных макаронинах. Оттого что Зускинд не сводил с него глаз, он совсем растерялся.
— Слушайте, профессор, — сказал Зускинд, — мы же не итальянцы. Режьте их себе ножичком, легче будет кушать.
— Как хочу, так и буду есть, — оборвал его Фидельман. — Это мое дело. А вы занимайтесь своим делом.
— Моим делом? Разве у меня есть дело? — вздохнул Зускинд. — Сегодня утром я упустил такой шанс,
