Живой как жизнь

Многие читатели, например, восстают против таких выражений, как ужасно весело и страшно красиво.

Выражения эти кажутся им явно бессмысленными. «Если ужасно, то каким образом весело? — негодует бакинский читатель Р. Агапов. — Уму непостижимо!»

«Нужно быть глупцом, — пишет жительница Новосибирска М. Шапорина, — чтобы, восхищаясь живописным пейзажем, назвать его „страшно красивым“. Что же страшного в красивом пейзаже?»

Все это так. Несомненно. Логики здесь нет никакой.

Но разве живой язык, все его прихотливые формы определяются исключительно логикой?

В том-то и дело, что нет.

Иначе ревнителям логики буквально на каждом шагу пришлось бы заявлять свои протесты против сотен и сотен вполне законных выражений и слов, издавна вошедших в нашу речь и невозбранно утвердившихся в ней, — хотя бы против такой поговорки:

«Стрелять по-воробьям из пушек».

Ведь эта поговорка с точки зрения ревнителей логики сплошная нелепость, так как слово стрелять происходит от слова стрела, а кто же заряжает артиллерийские орудия стрелами?

И неужели этих грозных пуристов не коробит такое, например, выражение:

— На войне люди убивают друг друга.

Даже маленький мальчик и тот возмутился:

— Не друг друга, а враг врага.

Можно ли повторять столько лет эту «безумную чушь»!

И такую противоречащую всякой логике фразу:

«Враги убивают друг друга».

На месте приверженцев неукоснительной догматической логики я грозно потребовал бы немедленной отмены этих «противоестественных» форм.

А заодно заявил бы протест против такого необдуманного сочетания слов:

«Необъятные просторы Сибири...»

Можно ли придавать каким бы то ни было просторам такой нелогичный эпитет? Ведь необъятным называется то, чего не может обнять человек. А много ли он может обнять? Даже грядки огородной не обнимет.

Так что говорить о полях и лугах нашей сибирской равнины, будто они необъятны, значит свести несметное число километров к каким-нибудь ничтожным вершкам.

И еще одна языковая «бессмыслица», против которой почему-то забывают восстать наши рьяные борцы за прямолинейную логику: привычные слова — правнук, правнучка.

Ведь пра, как указывал академик Л. А. Булаховский, «обозначает глубокую древность (прадед, прабабка, праязык); а правнук наоборот, это наиболее молодой потомок».

Припомним, кстати, и другие слова: пращур, праматерь, прародитель, прародина, праславянский язык — среди них не найти ни единого, которое не уводило бы мысль в незапамятно-далекое прошлое, поэтому для русского языкового сознания слово правнук, казалось бы, является ничем не оправданной дикостью.

Почему же эта явная «дикость» утвердилась у нас в языке, не вызывая ни в ком никакого протеста?

Или взять хотя бы слово чернила, то есть черная (вернее, чернящая) жидкость. Почему же нам никто не мешает говорить и писать синие чернила, красные чернила, фиолетовые чернила и проч.?

Или перочинный нож. Почему, спрашивается, мы продолжаем в его названии указывать, что он чинит птичьи (главным образом гусиные) перья, хотя уже больше ста лет все мы пишем металлическими перьями, не нуждающимися в том, чтоб их чинили?

И вот такая же «нелепость»: оглянуться назад. Ведь вперед никто не оглядывается. Почему же так охотно употребляют ее в устной и в письменной речи? В самом деле: почему предки наши, ценившие логику речи нисколько не меньше, чем мы, оставили в своем языке и передали нам по наследству все эти «бессмысленные» сочетания слов?

Не явствует ли из этого, что словотворчество далеко не всегда находится под суровым контролем так называемого здравого смысла, что бывают случаи — и не такие уж редкие, — когда оно подчиняется другим столь же сильным и властным воздействиям, а логика оказывается неуместной и даже, по правде сказать, нелогичной.

Тем не менее этих воздействий не знает и не хочет знать пенсионер Тимофей Захарчук. В своем обширном послании ко мне он, например, очень огорчается, что мы в своей речи не раз допускаем «архитектурные излишества». Например, вместо высокий человек говорим: человек высокого роста. И никто не замечает этой «бестолочи», хотя всякому, казалось бы, ясно, что люди высокого роста — то же самое, что высокие люди.

III

Очень жаль, что Тимофей Захарчук родился на свет так поздно. Ведь такие «нелепости», как зеленые чернила, стрелять из пушек, перочинный нож, враги убивают друг друга, необъятные просторы Сибири и т.д., просочились в русскую речь при его дедах и прадедах.

И, конечно, если бы он услыхал эти «нелепости» в то печальное время, когда они навсегда закреплялись в нашем речевом обиходе, он направил бы против них всю свою несокрушимую логику, и русский язык был бы очищен от них, и наши великие классики не писали бы, например, меньшая половина избы или большая половина избы, потому что и Достоевский, и Толстой, и Глеб Успенский узнали бы от него раз навсегда, что половина — это одна из двух равных частей и не может быть ни больше, ни меньше другой половины.

И, конечно, было бы лучше всего, если бы, изгнав из русского языка все подобные «нелепости», Тимофей Захарчук внес бы свои коррективы и во французский язык, и в немецкий.

Ведь в самом деле пора объяснить недогадливым немцам, что если слово Eisen у них означает железо, а Hufeisen — железные подковы, никоим образом нельзя называть серебряные подковы — Silberne Hufeisen, так как даже малому ребенку известно, что железо не бывает серебряным. Между тем они все говорят Silberne Hufeisen и не видят здесь никакого абсурда.

И нужно же им понять наконец, что, так как alter по-ихнему старый, а jung — молодой, они совершенно напрасно сочетают эти несовместимые понятия в словах ein alter Junggeselle, то есть старый молодой парень, обозначая этим «противоестественным» сплавом двух несовместимых понятий закоренелого холостяка.

У французов тоже немало таких выражений, которые могут показаться прямым издевательством над самыми элементарными законами логики.

У них, например, в ходу выражение au jour d’aujourd’hui, обозначающее нынче, сегодня, и по своей опрометчивости эти люди даже не замечают, что здесь нет ни малейшего смысла: ведь день сегодняшнего дня — тавтология [48].

Впрочем, та же тавтология и в русском сегодняшнем дне: сегодняшний происходит от слов сего дня. Получается: день сего дня.

Или возьмем французское слово orangerie. Оно происходит от слова orange — апельсин. Но французы давно уже забыли об этом и стали называть orangerie всякую стеклянную теплицу, хотя бы в ней были одни огурцы. А за ними и