спину. Это мог быть звонивший, а мог быть и другой. Возможно, он шел от Кабироля, возможно, нет. Может быть, я мог дать ему уйти, а может быть должен был за ним следить. Никакая статья закона не запрещала мне следовать за ним... И в конце концов я пошел за ним.
Он направился к улице Рамбюто и повернул на улицу Архивов, прошел перед фонтаном дез Одриетт и вышел на улицу Пастурель с сильно разбитым тротуаром, с которого к тому же то и дело приходится сходить, настолько он замусоренный и узкий. Как раз когда он находился на углу улицы Тэмпль, напротив витрины магазина безделушек для розыгрышей и игрушек с сюрпризами 'Все для смеха', хлынул сильнейший дождь.
Для меня это было малоприятным сюрпризом. Я-то рассчитывал на освещенные витрины, чтобы попытаться разглядеть физиономию того типа, а теперь на это нечего было надеяться. Укрываясь от ливня, он до ушей поднял воротник легкого пальто и опустил поля шляпы. Не видно было ни волоска. Петрушка на вывеске подмигивал сверху электрическими глазами, насмехаясь над моей незадачей.
Между тем мужчина перешел на другую сторону, проскочив между двумя медленно ехавшими машинами, и направился по улице де Гравилье, сворачивая к улице Добродетелей. Проходя мимо кафе, я заметил, что он мимолетно заглянул сквозь входную решетку, украшенную позолоченным металлическим львом, но не остановился.
Лично мне эта беготня начала надоедать. Парень поддерживал высокую скорость. Для меня это было слишком, тем более после полученного нокаута. На улице Добродетелей я решил поднажать, чтобы приблизиться к нему. Но мне помешали два чертовых араба. Эти верблюжьи дети вывалились из кабака, освещенного не лучше, чем кротовая нора, и покатились по тротуару прямо по грязи, награждая друг друга ударами и жестоко ругаясь. За ними высыпала целая свита пытавшихся их разнять и перекрыла все движение. В результате, когда мне удалось наконец пробраться сквозь толпу, мой приятель пропал.
Я стоял посреди улицы, под проливным дождем, пытаясь убедить себя в необходимости покончить со всем этим. Я слишком много нафантазировал относительно этого малого! Конечно, очень красиво преследовать его по наитию, но, право же, не стоило чересчур увлекаться... Лучше было бы вернуться домой... В этот момент мягкий, хотя и не благоуханный, ветерок донес до меня звуки озорной мелодии, исполняемой на аккордеоне. Я тут же двинулся в заданном направлении и без особого труда обнаружил музыкальный источник. На улице Вольта, напротив самого старого здания в Париже высился современный фасад танцевального зала с ромбовидными окнами. 'Бубновый валет у Амедеи'. Мелодия звучала, вытекая на улицу через щели входной двери, еще подрагивающей после прохода последнего клиента. Я не был таким кретином, чтобы думать, будто им мог оказаться мой 'тип', но вошел. В любом случае, не мешало принять чего-нибудь подкрепляющего.
Танцевальная дорожка тонула в полумраке. На украшенной цветами эстраде ударные и еще два-три инструмента ожидали в чехлах прибытия музыкантов. Их час еще не настал. Но на краю стойки в зале быстро громоздилась одна из таких электрических машин, которые всегда к услугам меломанов. Из нее-то и доносились звуки.
Важный и задумчивый хозяин заведения следил за игрой в кости, которой развлекались клиенты. Когда я вошел, все трое окинули меня пристальными взглядами, а затем вернулись к костям. Мне пришлось бы пройтись по потолку или глотать огонь, чтобы они снова обратили на меня внимание. Впрочем, я вернул им их равнодушие сторицей. Принаряженная горничная потягивала маленькими глоточками аперитив, отстукивая такт ногой. За стойкой белобрысая как мочалка барменша споласкивала стаканы, размышляя не иначе, как о смерти Людовика XVI.
Я заказал грог. Пока она мне его готовила, я отправился к музыкальному аппарату, который, казалось, только того и ждал, чтобы испустить протяжный прощальный аккорд. Диск соскользнул на место под планку с номерами. Я справился со списком. Грисби в нем фигурировал три раза, в разных исполнениях. И там был также 'Вальс гордецов' из фильма Ива Аллегре. Я поставил его, исключительно ради собственного удовольствия, и вернулся к стойке, где меня дожидался дымящийся грог.
Любители игры в кости, погруженные в партию, казалось, не прервали бы ее ни за что на свете. Горничная, прислонившись к стойке, по-прежнему отбивала такт. И только барменша укоризненно взглянула на меня.
– Вам что, не нравится? – спросил я, указывая на машину, сияющую хромированными частями.
– О, чертовщина! – отозвалась барменша. – Это, да еще и оркестр! Если так будет продолжаться, вставлю себе беруши. Эту мелодию я сегодня прослушала раз пятьдесят!
– Что, есть любители? Она вздохнула:
– Один любитель.
– Повежливей с посетителями, Жо, – бросил патрон, отрываясь от схватки. – Не стоит чертыхаться за здорово живешь.
Он реагировал с опозданием, но от всего сердца.
– Ничего страшного, – заметил я.
– Извините, – сказала барменша.
– Ничего страшного. Готов спорить, это Альфред, Фредо!
– Фредо?
– Ну, любитель 'гордецов'.
– Не знаю его имени.
Что ж... Диск закончился, и она отошла. Тем хуже для барменши. Затем при помощи какого-то зеваки найдя туалет, я направился туда. Он находился в начале коридора, между крошечным чуланом и единственной телефонной кабинкой. Я зашел в нее, закрыл дверь, отрезав себя от музыки. Как только я выпустил ручку, музыка взяла реванш, резко ударив по моим барабанным перепонкам, не ожидавшим такого 'нападения'. Дверь прилегала неплотно, и чтобы звонить спокойно без несвоевременного музыкального сопровождения, надо было придерживать ее. Удовлетворенный результатом своего эксперимента, я вышел из кабинки. Из коридора, загромождая его своей могучей фигурой, на мои действия смотрел патрон.
– Чего-то ищете? – спросил он усталым бесцветным голосом.
Сказать, что уже нашел? Я пожал плечами:
– Ничего. Спасибо.
