– Теперь уже нет. Сейчас рука… – он замолчал, подыскивая нужное английское слово.
– Онемела?
Малик кивнул, наблюдая, как Эми разрезает ткань на полосы и перевязывает рану.
– Послушай, Амелия, – наконец заговорил он. – Как это – вырасти в Соединенных Штатах в полном довольстве, имея лучшую пищу, лучшую одежду, большой теплый дом, полный слуг? – голос его звучал сейчас почти вызывающе, а глаза внимательно изучали лицо девушки.
– Это просто замечательно! – ответила она, глядя ему прямо в глаза. – Я с удовольствием порекомендовала бы такую жизнь всем!
Малик рассмеялся.
Эми плотно перевязала руку и закрепила концы бинта. Отдала Малику нож.
– Должно продержаться до нашего возвращения. Он согнул руку, с восхищением рассматривая работу.
– Продержится гораздо дольше. В тяжелую минуту от тебя, оказывается, есть толк.
Эми отвернулась, чтобы скрыть румянец. Малик настолько редко позволял себе какие-либо личные замечания, что эта скромная похвала доставила ей искреннюю радость.
– Тем не менее ты вовсе не выглядишь так, будто можешь что-то знать о ранах и перевязках.
– Как же я выгляжу? – поинтересовалась Эми, снова пристально глядя на него.
– Ухоженной и изнеженной, – произнес он и улыбнулся.
Но Эми не ответила улыбкой.
Малик встал и положил руку ей на плечо.
– Это вовсе не оскорбление, – тихо заговорил он. Поднял пальцем ее лицо. – В лунном свете твои волосы и глаза стали серебряными.
Эми стояла неподвижно, внимательно глядя на него, – на черные волосы, растрепавшиеся в дороге, щетину на щеках, прямой нос и чувственный рот, на огромные темные глаза, которые, казалось, смотрели ей прямо в душу.
Сейчас она была полностью в его власти.
Рука Малика упала; он отвернулся.
– Попробуй заснуть, – предложил он спокойно. – Это поможет тебе закончить путь.
Эми не пошевелилась. Глаза ее наполнились слезами разочарования. Она сжала кулаки, пытаясь взять себя в руки. Малик подождал.
– Ты слышишь меня?
– Слышу, – тихо пролепетала Эми, подавляя всхлип.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Прекрасно! – уже громче ответила девушка, украдкой вытирая глаза тыльной стороной ладони.
– Тогда иди сюда и сядь. Стоя не отдохнешь. Эми послушалась, стараясь спрятать лицо, чтобы он не заметил, как она расстроена.
– Уже через несколько часов будем на месте, – продолжал Малик.
«А уже через несколько дней я отсюда уеду», – думала Эми.
Она прилегла и уткнула голову в руки, чтобы Малик не видел, как она плачет.
ГЛАВА 7
Дом Вулкотов в пригороде Константинополя строили так, чтобы его обдувал любой даже самый маленький ветерок, так как Беатрис очень страдала от жары. Окна в комнатах доставали от пола до потолка и днем открывались настежь, чтобы в летний зной пропустить в дом воздух. Когда Джеймс вернулся с работы, Беатрис сидела на веранде, читая письмо.
– Я здесь! – окликнула она мужа, услышав его шаги внизу, в холле.
Джеймс отдал шляпу слуге и направился к жене. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и не мог не заметить капельки пота на щеках и пряди рыжеватых волос, выбившиеся из пучка. Кожа Беатрис была нежной, бледной, но с веснушками, а в жару моментально краснела; волосы же начинали завиваться колечками, едва температура поднималась выше семидесяти градусов по Фаренгейту. Неважно, сколько раз за день Беатрис переодевалась, сколько промокала платком влажный лоб, – жара действовала на нее так, что, пользуясь словами ее любимой писательницы Джейн Остин,[10] миссис Вулкот находилась в «затянувшемся состоянии неэлегантности».
– Что ты читаешь? – Джеймс показал на письмо.
– Это от миссис Сполдинг – она задержалась в Париже по пути домой.
Джеймс уселся рядом с женой в соломенное кресло-качалку:
– Интересно! И что же она пишет?
– Снова извиняется за то, что «потеряла» Амелию, и просит сообщить о судьбе девочки, – устало ответила Беатрис. – Как будто мы что-то сами знаем! – она заткнула письмо за рукав.
Вошла Листак и подала Джеймсу рюмку бренди. Потом взглянула на госпожу и спросила:
