шелковых туниках, развозили кушанья на специальных тележках, начиная со стола регентши и сидевших с ней почетных гостей, а затем уже объезжали другие столы, следуя указаниям распорядителя стола василевсов, который в соответствии с установленным ритуалом наблюдал также и за столами других гостей. По правую руку от регентши Феофано сидел посол эмира Мосула и Алеппо, грозного Сайда аль Даула, с которым пытались заключить перемирие после долголетней войны, обескровившей обе стороны и истощившей казну Византийской империи. По левую руку от Феофано сидел евнух Иоанн Бринга, исполнявший обязанности магистра [6] и паракимомена [7], то есть буквально «спящего рядом с императором», а в данном случае рядом с регентшей, но который в действительности был тайным вдохновителем всей имперской политики, как внутренней, так и внешней. Остальные гости, сидевшие за столом регентши, принадлежали к числу высших сановников империи: Лев Фока, недавно назначенный на должность куропалата [8], после того как его брат, Никифор Фока, отвоевал у эмира Сайда аль Даула города Германикию и Алеппо, что в долине Евфрата, и эпарх [9] Георгий Мезарит, верховный судья империи. За остальными столами, рядом с придворными дамами и другими высшими иерархами, сидели мастер риторики, грамматик, теолог, математик, придворный поэт и несколько ученых монахов. Цвет византийской культуры был собран на этом обеде, который по обычаю, заведенному Константином VII, раз в месяц посвящался какому-нибудь античному философу, поэту или историку. На этот раз объектом беседы был избран греческий философ Аристотель.
Лакомясь жареным козленком, гусиными колбасками с луком и чесноком, кабаньим окороком и белым мясом павлина, они обсуждали вопрос, является ли философия Аристотеля истинной философией, всегда ли философская истина совпадает с божественной как источником всякой истины и, соответственно, может ли истинный христианин принять философское учение афинянина. В то время Аристотель еще не был принят христианской культурой, и беседа достигла кульминационной точки разногласий.
— Если бы мы даже и захотели признать Бога в идее Неподвижного Двигателя, предложенной афинским философом в качестве первоисточника окружающего нас мира, как на том настаивают некоторые, — сказал придворный теолог, — непонятно, почему Бог должен быть неподвижным. Напротив того, сам принцип божественной сущности и есть принцип движения, и атрибутами Бога являются воздушная стихия, бесконечность и скорость.
По поводу скорости как атрибута Бога в спор вмешался математик.
— Скорость может быть атрибутом или признаком Бога лишь в том случае, если она абсолютна, это несомненно. Но абсолютная скорость означает, что некто, отбыв из исходного пункта, одновременно прибывает в конечный пункт.
Куропалат Лев Фока застыл на мгновение с вилкой в руке и кусочком гусиной колбаски, которую он положил обратно в тарелку, и вмешался в спор о божественной скорости:
— Это трудноразрешимый вопрос, так как утверждение многоуважаемого математика опровергает принцип противоречия, сформулированный еще Анаксагором [10], а в дальнейшем принятый и самим Аристотелем в качестве одного из основополагающих принципов логики.
— Аристотель — языческий философ, — вдруг отозвался теолог, — и поэтому, говоря о признаках и свойствах христианского Бога, мы вполне можем позволить себе опровергать принципы егo логики. Следует больше учитывать рассуждения Прокла [11], который в своих
Лев Фока вновь решил вмешаться, опасаясь, что вечер сведется к перепалке между математиком и теологом, которые вели свой ученый спор с неторопливым спокойствием людей, уверенных, что у них большой запас аргументов и что они могут рассчитывать на внимание слушателей.
— По-моему, бестактно, — сказал Лев Фока, — впутывать религию в вопросы, которые мы обсуждаем в соответствии с принципами логики.
— Я лишь имел в виду те случаи, когда религия предписывает нам промолчать, особенно ситуации, подобные вашей, когда досужая болтовня не отличается ни логикой, ни тактом.
Лев Фока, обиженный и несколько сбитый с толку суровой отповедью придворного теолога, даже не успел собраться с мыслями, чтобы ответить, как свой спор с теологом вновь продолжил математик, предварительно отрезав себе приличный кусок жареного козленка и отложив в сторону нож.
— Итак, вы сводите понятие пространства к небесам, населенным существами неподвижными, подвижными и самодвижущимися?
На этот иронический вопрос теолог ответил с обычной для него невозмутимостью.
— Мне кажется, что предметом нашего спора является Всемогущий Господь, или, если хотите, Неподвижный Двигатель, а не пространство с населяющими его существами.
— Я имел в виду некое Высшее Существо, — сказал математик, — или, говоря словами афинского философа, Неподвижный Двигатель. Но я могу сформулировать вопрос иначе: если Бог Всемогущий допускает понятие пространства, то тем самым он допускает и геометрию со всеми присущими ей формами, включая и сферу, самую совершенную из всех геометрических форм?
— Понятие пространства, безусловно, допускается Господом Всемогущим, со всем тем, что в нем существует и приводится в движение. Но само Высшее Существо, скажем так, включает в себя и бесконечное пространство, и существа, его населяющие, и соответствующие геометрические формы.
— Бесконечное пространство, в соответствии с учением Евклида, складывается из бесконечного множества точек, удаленных друг от друга. Не так ли?
— Я понял, что вы имеете в виду: можно рассчитать расстояние от одной точки до другой, и это расстояние можно пройти с той или иной скоростью. Но, поскольку Высшее Существо присутствует во всех этих точках одновременно, невозможно рассчитать ни расстояния между ними, ни тем более скорости.
Холодный воздух в Зале Триклиния сделался ледяным, и пирующие даже перестали жевать, чтобы не упустить ни единого слова из спора между теологом и математиком.
— Христианские философы часто говорят о небесной сфере. Так что же, и в этом случае нельзя рассчитать отстоящие друг от друга точки? Но ведь если допускается форма сферы, то тем самым допускается некое пространство, ограниченное поверхностью с соответствующими очертаниями. По крайней мере в этом вы со мной согласны?
— Разумеется, — ответствовал теолог, — если исходить из геометрии Евклида.
— А разве существует какая-то божественная геометрия, отличная от геометрии Евклида? Может быть, вы даже собираетесь сообщить мне, будто это новое учение о формах допускает некую бесконечную сферу, которая отождествляется с бесконечным существом? Не кажется ли вам, что учение о геометрических формах, включая и сферу, опровергает идею бесконечности, этого абсолютного метафизического зла, которое существует в космосе, порождая в нем хаос?
— Если вы имеете в виду идею, порождающую хаос в сознании человека, то здесь я с вами согласен, но если вы ведете речь о космосе, то приходится думать, что вы считаете именно Бога тем абсолютным метафизическим злом, которое распространяет хаос в космосе?
— Я говорил об идее, а идея может посеять хаос лишь в воображаемом космосе, существующем в представлениях человека. Мне казалось, что это очевидно и как бы само собой разумеется. Но у меня такое впечатление, что с помощью своих софизмов вы пытаетесь уклониться от ответа на вопрос, существует ли бесконечная сфера?
— Я уже вам ответил.
