виа Аренула, где все меня знают. Но надо же как-то добраться до магазина, спрятаться там. Сделав вид, будто ничего не случилось, я пытаюсь смешаться с прохожими, но слышу смех. Это смеются надо мной.
Постепенно ко мне возвращается спокойствие, но, прежде чем вернуться в магазин, я должен немного посидеть, отдохнуть. На открытом воздухе в такую погоду столиков нет, а войти в бар я не осмеливаюсь. И вдруг в глубине улицы я, кажется, вижу Мириам. Это она. Куда-то спешит, опустив голову, чтобы быть понезаметней. Спешит на свидание с Бальдассерони. Я бегу за ней, догоняю, хватаю за руку. Нет, не она, я смущен и рассыпаюсь в извинениях.
Дождь промыл воздух. Дышится легче, миллионы миллиардов микробов и пылинок, находившихся в воздухе во взвешенном состоянии, смыло дождем в канализацию, откуда они попадут в городскую клоаку, а через два-три часа — в море. Нужно пользоваться этим естественным промыванием воздуха и дышать, дышать. Но машины уже снова загрязняют его газами, да и пешеходы вдыхают чистый воздух, а выдыхают грязный, содержащий миллионы миллиардов микробов. Скоро все станет как прежде: копоть, нефть, микробы. Меня, например, они уже отравили.
Я жду Бальдассерони в подъезде его дома. В кармане у меня моя «беретта» с удлиненным стволом, но пускать ее в ход я не буду. С восьми утра до полудня, с полудня до трех, с трех до семи. В семь Бальдассерони выходит. Конечно, он спешит на свидание с Мириам. Какой счастливый вид у проклятого! Я иду за ним, крадусь, прижимаясь к стенам домов, чтобы он меня не заметил и еще для того, чтобы обо что- нибудь опереться: кружится голова. Со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки. Ощущение, будто ноги стали чужими, не проходит. Да и руки, и вообще все тело словно принадлежат кому-то другому. Приходится управлять собой, как автомобилем — поворот направо, поворот налево, сосредоточивать все свое внимание на конкретных предметах: вон на той церкви, на дереве, на колонне. Сегодня я особенно зол.
Мне ничего не удалось обнаружить. На пьяцца ле Фламинго он купил газету и вернулся домой, как крот какой-нибудь. Очевидно, свидание перенесено на завтра, или они целый день болтали по телефону. Есть люди, которые занимаются любовью по телефону. На Бальдассерони это похоже. Я слышу его голос, на другом конце провода — голос Мириам, которая говорит: да, да, да…
Когда мы с Мириам встретимся опять, когда Мириам вернется ко мне в магазин, я притворюсь, будто ничего не знаю. Словно никакого Бальдассерони нет и никогда не было на свете.
VII. Пираньи — это рыбы, которые за пять минут могут обглодать целого быка
Помню, что было у меня на уме в тот день, когда я на своей «шестисотке» мчался среди других машин, выбиравшихся из столицы. С грохотом пронесся по туннелю Трасфоро, поднялся со стороны виа Национале и выехал на виа Венти Сеттембре, где в глаза мне ударило солнце, потом доехал до пьяцца Венеция, а оттуда спустился вниз по Корсо — вот так и носился с улицы на улицу, с площади на площадь. По правде говоря, это была не моя идея — кататься на машине, это Мириам сказала: давай покатаемся по городу, воспользуемся прекрасным деньком, пока еще солнце не село. Все рано или поздно кончается, сказал я себе, и это была самая горькая мысль из всех, когда-либо посещавших меня. Но я сказал: ладно, поедем.
Мириам говорила: посмотри, сколько распродаж в этом сезоне, цены снижают на двадцать, тридцать и даже сорок процентов, самое время покупать себе обувь и одежду. А я отвечал, что это фокусы торговцев, что на таких распродажах на прилавок выбрасывают все, что залежалось на складах, попробуй, зайди в обувной магазин, говорил я, и найдешь одни сорок четвертые и тридцать девятые номера — нужных, нормальных номеров ботинок для нормального мужчины никогда не бывает. Вот и уйдешь с пустыми руками или купишь то, что продается без скидки. Однажды мне удалось купить дешевый свитер, говорил я, так шерсть с него лезла, словно с шелудивой собаки. Мириам отвечала мне, я отвечал ей, мы ехали, перекидываясь словами, и за разговорами доехали до городской больницы.
Небольшая толпа дожидалась, когда откроют ворота. Совсем как перед тюрьмой, сказал я; родные навещают своих, кругом сплошная родня. Мужья, зятья, братья, деды, племянники, дяди, тети, свекры, свекрови и так далее и тому подобное, и все эти родственные связи неизменно начинаются с одного мужчины и одной женщины, которые спали вместе. Иногда, сказала Мириам, тебя удивляют совершенно естественные вещи. Смерть тоже дело естественное, сказал я, проходят годы, и в какой-то момент тебя заколачивают в гроб и уносят, и ты лежишь там, заколоченный, и уже не можешь ничего сделать, а другие в это время ходят, разговаривают. Посмотри на всех этих людей, они ходят по улицам и выглядят всегда одинаковыми, они похожи на зеленый газон, где часть травы умирает, а другая растет, вот и кажется, будто газон всегда один и тот же, а он изменяется, как в «Мессаджеро» изменяется колонка с извещениями об умерших и родившихся. Давай лучше изменим тему, сказала Мириам. Но разговор уже потек по определенному руслу, хотя к некоторым темам я подходил издалека, описывая широкие круги с дьявольской ловкостью. Да, иногда я бываю дьявольски ловок.
Вот, например, перед тобой человек, говорил я, с тугими щеками, такие лица обычно сравнивают с налитым яблоком, а потом выясняется, что изнутри-то он весь прогнил. Возможно, отвечала Мириам, но нигде не сказано, что это обязательно. Такое может быть, а может и не быть. Вот почему, говорил я, ради собственного спокойствия следует периодически делать рентгеновский снимок. В Риме существуют рентгенологические центры, специализированные радиологические клиники и кабинеты, где ведут частную практику профессора. Есть такое специальное отделение и в городской больнице. Если человек чувствует себя хорошо, говорила Мириам, ему незачем делать рентгеновские снимки. А я возражал, что никто не может чувствовать себя идеально здоровым, нет человека, который был бы здоров вполне. И потому ради собственного спокойствия надо иногда наведываться к рентгенологу.
Что за странная идея, говорила Мириам, ходить на рентген: по-моему, это полная чепуха. Ну уж нет, говорил я, американцы раз в год обязательно просвечиваются, а американцы — передовая нация. Только с помощью рентгена, говорил я, ведя машину по бульвару делла Реджина в сторону Веранского кладбища, могут быть выявлены некоторые заболевания, ну пусть и не заболевания, а какие-то отклонения от нормы, и еще всякие инородные тела вроде булавок, гвоздей и тому подобного. Я хорошо знал, чего добивался от нее в тот день.
Вот это Верано, сказал я, проезжая мимо Веранского кладбища, и добавил: все мы здесь будем. Эта мысль тоже горька, но я один знал, что было у меня на уме. Если человек не хочет пользоваться услугами рентгенолога, он может не знать, что болен, потому что чувствует он себя хорошо, никто ничего не видит, никто ничего не замечает, и так до конца. А он все равно болен, и, возможно, даже очень серьезно болен, но не подозревает об этом. Он должен позаботиться о себе, пока еще есть время. И ты тоже, говорил я. Да нет же, я прекрасно себя чувствую, говорила Мириам, меня все это совершенно не касается.
Я выехал на Тибуртину, потом свернул налево на кольцевую дорогу, бегущую между холмами, по пей дослал до виа Номентана, а потом с виа Номентана еще раз свернул налево, вниз к Монте Сакро, и возвратился к Порта Пиа. Я сидел за рулем и был прижат к асфальту, хотя мне так хотелось полетать в нагретом воздухе, в тишине, вместе с ангелами и самолетами.
В Милане, говорил я, есть одна специализированная клиника, где делают полное медицинское обследование: заходишь, и тебя обследуют с головы до ног — это я прочитал в «Коррьере делла сера», — а когда выходишь, то знаешь о себе абсолютно все: здоров ли ты, все ли органы у тебя работают нормально
