Значит, я не ошибся. А она добавила: — Я вижу башню с белым американским флагом и ствол орудия.
Ты говоришь так, Розальма, словно это самая обычная вещь — американский танк с наведенным орудием.
Я закрываю глаза — теперь уже больше ничего не видно, но воздух продолжает дрожать. Может, мне только кажется, что это американский танк, и он существует только в моем воображении? Джузеппе, дружище, учти:
НАШЕ ВООБРАЖЕНИЕ НЕ ПРОИЗВОДИТ ШУМА,
у воображения нет двигателя. Значит, это и в самом деле американский танк с башней и орудием! А Розария в ответ: — Вполне естественно, раз это танк, у него должно быть орудие.
Вот это-то меня и пугает. А она: — Вечно ты обращаешь внимание на частности, оставь в покое орудие.
Легко сказать, оставь в покое орудие. Не думай об этом, танк — вещь преходящая и проходящая, смотри, он уже удаляется. Ну хорошо, удаляется, сказал я, но хотелось бы знать, что удаляется — танк или мираж?»
Этот отрывок характерен для всей поэтики Малербы. Кажущаяся будничность, предельная простота, почти элементарность текста. Такие обыкновенные слова и чувства, но мы ощущаем напряженность, тревогу, страх. «Танк или мираж?» Это очень лаконично и очень сильно. «Попробуй не волноваться, сказал я. Если это не воображение и не мираж, то что здесь нужно американскому танку?» Так пишет Луиджи Малерба, и мы стараемся понять, из каких нравственных и эстетических постулатов он исходит, и приходим к некоторым выводам, которые можно сформулировать так.
Персонажи Малербы не обладают плотью и кровью, как того требуют законы реалистического письма, это не масло и даже не акварель. Это, вернее всего, искусная штриховка. И тем не менее и в сознании автора, и в ткани повести эти персонажи живут, и мы этому верим. Верим, что это обыкновенные, добрые люди, которые хотят спокойствия, естественности и мира, хотят любви и радостей, на что имеет право каждый человек. Люди, которые боятся смерти, не способны на убийство, ненавидят жестокость, достойны чего-то лучшего, нежели окружающая их реальность. Люди, над которыми довлеет страшное прошлое фашизма. В повести — только беглые, почти косвенные упоминания о «черном двадцатилетии», но оно не забыто, оно было, и никуда от этого не денешься. Вот проходит римский поезд, так называемый «Ликтор», и Малерба лаконично замечает: «Ликтором» его назвал когда-то Бенито Муссолини».
Современность врывается в текст повести неожиданно и выразительно, Вдруг возникают какие-то будничные, малозначащие штрихи, вроде рекламных объявлений или передач ватиканского радио. Это не нужно для развития фабулы, но необходимо ритмически. Повесть очень музыкальна и изящна, главную, определяющую роль в ней играет слово, стиль. Не случайно ровно текущий текст перебивается набранными крупно и выделенными, как выделяются газетные заголовки, фразами, иногда как будто совершенно невыразительными, но порою резкими, жесткими, полными экспрессии: «ТУТ ПОНЕВОЛЕ ИСПУГАЕШЬСЯ», «Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ», «ЗДЕСЬ УБИЛИ ЧЕЛОВЕКА», «Я ПОКУПАЮ ВСЕ». Это еще один авторский прием, который создает особую психологическую и моральную атмосферу, фон, на котором развертывается действие.
Малерба — известный киносценарист. Поэтому он особенно хорошо знает, какое значение для читательского восприятия имеют загадочность, непредвиденность, неожиданные повороты и изгибы фабулы. Кто-то из итальянцев сравнил «Сальто-мортале» с партией в шахматы: каждая глава — новый ход, и заранее предугадать его невозможно, поскольку, как известно, существует великое множество вариантов. Кроме того — быть может, также отчасти благодаря своему опыту работы в кино, — Малерба отлично владеет техникой детективного жанра, в лучшем, а не в вульгарном понимании «детектива». Вероятно, поэтому он построил «Сальто-мортале» на теме загадочных убийств. И все-таки это не детектив — уже по одному тому, что нет законченной фабулы, окончательного решения, хотя итальянская действительность шестидесятых и — добавим — семидесятых годов дает писателю самые что ни на есть реальные основания для того, чтобы избрать эту тему. Достаточно просмотреть газеты — преступления никого не удивляют, они в самом деле органически вписываются в мозаику жизни, и недаром Малерба пишет: «Но если хорошенько приглядеться, то начинает казаться, будто ты попал в Чикаго времен Аль Капоне, когда люди стреляли друг в друга прямо на улицах».
«Сальто-мортале» — это горькая книга, и Луиджи Малерба находит точные и сильные слова, чтобы показать одиночество и страх человека, обреченного на судьбу пассивного свидетеля и жертвы событий, повлиять на которые он никогда и ни при каких условиях не сможет: «Происходит что-то серьезное, я слышу шум, вижу, что все убегают, прячутся под землю. Забираются в какие-то ямы и исчезают, точно муравьи... Но что за загадочные события? Теперь я тоже, о господи, растворяюсь, как лакричная карамелька. Так помогите мне, я готов на все, но вы не имеете права бросить меня одного. Лучше уж я вместе с вами спрячусь под землю, хотя там мне не нравится».
Однако Малерба умеет не только плакать; но умеет и улыбаться, и недаром иные люди находят, что в повести «Сальто-мортале» есть нечто от Чарли Чаплина.
Бывают произведения — все мы это хорошо знаем, — которые обладают такой силой нравственного и художественного воздействия, что производят на человека неизгладимое впечатление и остаются близкими и любимыми на всю жизнь. Это — высший счет. Но гораздо чаще выходят просто хорошие, просто интересные книги, пусть даже несколько усложненные, не во всем отвечающие эстетическим канонам, к которым мы привыкли. Если это не поделка, не литературный ширпотреб, как бы он там эффектно ни выглядел, — стоит совершить над собой некоторое первоначальное усилие, чтобы войти в мир, каким видит его писатель.
Некоторых, быть может, больше всего заинтересует философский замысел повести «Сальто-мортале», проблема преступления и преступника в обществе зрелого капитализма. Другие читатели могут оценить изящество этой прозы, выразительность языка, богатство ритмов и смелые переходы с одного регистра на другой. Наконец, возможно и иное отношение к повести Малербы — скептическое: зачем читать вещь, в которой почти нет сюжета, нет полнокровных образов. Но хочется надеяться, что большинство наших читателей согласится с тем, что повесть «Сальто-мортале» — настоящая литература. Идейная позиция автора — антифашистская и антимилитаристская — нам близка. Его эстетика своеобразна и оригинальна, здесь могут быть споры, различные вкусовые оценки, но это естественно и закономерно, когда речь идет о творчестве писателя, который экспериментирует в поисках своего, отвечающего его индивидуальности пути.
Примечания
1
И еще больше (
2
Нечто чистое, нетронутое
