За два первых дня они прошли далеко в глубь страны. Затем круто повернули на север, где синели высокие горы Старой Планины. Звенигора вёл товарищей к Вратницкому перевалу и в Чернаводу, надеясь встретить там новые отряды Младена и Златку.
Шли большей частью кружным путём, изредка спрашивая у пастухов дорогу. Пересечённая отрогами Старо-Планинского хребта, глубокими оврагами и лесами, безлюдная местность надёжно скрывала их от постороннего взгляда. В села заходили только тогда, когда донимал голод, а в карманах не оставалось съестного.
Перебравшись через бурливую Луду-Камчию, вошли в густой буковый лес. Чёрный и мрачный, без листьев, он навевал глухую тоску. С блестящих мокрых ветвей беспрерывно падали тяжёлые холодные капли. Шуршали под ногами опавшие листья.
Дорога круто поднималась вверх.
Вечерело.
Где-то впереди, за густыми зарослями, глухо шумел водопад. Усталые, голодные беглецы ускорили шаг. Надо было искать для ночлега место посуше.
Неутомимый огромный Грива осторожно раздвинул мокрые ветви кустов и замер, приложив палец к губам:
— Тс-с-с!
— Бога ради, что ещё там? — спросил выбившийся из сил Спыхальский. Усы его обвисли, и на их кончиках поблескивали капли воды.
— Хижина! И в ней кто-то есть… Глядите, из трубы дым идёт…
Беглецы остановились, выглянули из-за кустов.
Перед ними открылась большая, сбегающая книзу поляна, протянувшаяся вдоль обрывистого склона. Посреди поляны, прижавшись одной стеной к скале, стояла старая деревянная хижина. Дальше за нею шумел небольшой водопад.
Вокруг — ни души. Только сизый дымок, который вился из трубы, говорил, что в хижине есть кто-то живой.
Друзья переглянулись.
— Обойдём или зайдём? — спросил Звенигора.
Все промолчали. Но потом Роман сказал:
— Мы очень устали, перемёрзли… Нам тяжело видеть твои муки, Арсен! Тебе нужен знахарь, который залечил бы твои раны. Мы все видим, как ты теряешь силы… Думаю, нам не повредит, если зайдём в эту хижину, погреемся, отдохнём. Нас четверо. Кто нам сможет плохое сделать?
— Я тоже так думаю. Здесь, наверно, живут пастухи или лесники. Не янычары же, чтоб им пусто было! — поддержал Романа Спыхальский. — К тому же у каждого из нас добрая дубина в руках. А у Арсена — ятаган… Кого же нам бояться, панство?
— Тогда пошли, — согласился Звенигора.
Они вышли из леса и стали медленно приближаться к хижине. Арсену показалось, что в маленьком оконце, затянутом прозрачным бараньим пузырём, мелькнула неясная тень. Кто-то их уже заметил? Но навстречу никто не вышёл. Грубо сбитая из тёсаных досок дверь была плотно прикрыта. Казак толкнул её, заглянул внутрь:
— Здравствуйте, люди добрые! Есть ли здесь кто?
Ответа не было.
Звенигора открыл дверь шире, и все четверо вошли в хижину. Это была довольно большая комната, в которой, несомненно, только что были люди. На широкой лавке, у стены, лежали два кожуха. На столе стояла большая глиняная миска, доверху наполненная горячей чорбой. Возле миски — две деревянные ложки. Хлеб. В углу печь с лежанкой из дикого камня. В ней весело пылали сухие буковые дрова. От огня по суровой комнате разливался красноватый свет и приятное тепло.
— Гм, сдаётся, мы здесь непрошеные гости, — сказал Звенигора. — По всему видно, что хозяева заметили нас и быстро спрятались. Куда? Во всяком случае, в дверь навстречу нам они не выходили!
— Но здесь имеется ещё една дверь, проше пана, — показал Спыхальский на тёмную деревянную стену, что перегораживала хижину пополам. — Побей меня громом Перун, если за ней не стоит по крайней мере един из тех, кто только что собирался хлебать эту ароматную чорбу, которая так и щекочет мне ноздри своим душком, холера ясна!
С этими словами пан Мартын толкнул еле заметные в полутьме дверцы, и удивлённые беглецы увидели во второй половине хижины несколько овец, что безмятежно лакомились сухим лесным сеном, и высокого старого горца.
— Здравствуй, пан хозяин! — поздоровался удивлённый не меньше других Спыхальский.
— Здравствуйте, — ответил горец, входя в комнату. Затем мрачно спросил: — Кто вы такие?
Звенигора выступил вперёд:
— Извини, друг, что мы вошли без спроса в твой дом. Но не спрашивай, кто мы. А если ты добрый человек, то прими нас в своей тёплой хижине — позволь переночевать!
Горец пристально осмотрел янычарскую одежду Звенигоры и, нахмурив седые брови, показал рукой на лавку:
— Садитесь. Если голодны, прошу отведать моей еды.
— Спасибо, — поблагодарил Звенигора. — Только, я вижу, вас двое собиралось ужинать. Понравится ли тому, другому, что мы без его согласия съедим предназначенную ему порцию чорбы?
— Никого, кроме меня, в хижине нет, незнакомец, — ответил старик. — А вторую ложку, как велит обычай, я положил для того, кто в пути.
«Гм, хитрый старик, выкрутился, — подумал казак. — Однако меня не проведёшь! Не на такого напал!.. А зачем тогда два кожуха постелены на лавке! Тоже для гостя?»
Балканджий подал ещё две ложки, и изголодавшиеся беглецы с жадностью набросились на горячую похлёбку. Молчаливый хозяин хижины не садился к столу. Подбросил в печку несколько сухих поленьев, принёс охапку ароматного сена и, настелив его в углу возле печки, вышел из хижины.
— Не нравится мне, как он ведёт себя, — тихо произнёс Роман. — Отмалчивается и зыркает исподлобья, окаянный лесовик! Не лучше ли нам удрать отсюда, пока он не привёл янычар?
Однако его никто не поддержал. Спыхальский после сытной горячей еды разомлел и посоловевшими глазами поглядывал на мягкую, душистую постель. Звенигора совсем расхворался. Спина покрылась жгучими язвами. Его била лихорадка. Гриве, видно, тоже не хотелось идти из тёплого дома в мокрый осенний лес.
— Ладно, остаёмся. Ложитесь, друзья, спать, а я подежурю до полночи, — сдался Роман. — Потом разбужу пана Мартына.
Все улеглись на сене вповалку. Спыхальский и Грива мгновенно уснули. Арсен долго метался в горячке, бредил, но наконец заснул и он. Только Роман отчаянно боролся со сном. Когда горец вошёл и, задув свечку, лёг на лавку, дончак ущипнул себя за ухо и широко открыл глаза. Потом попытался прислушаться к ночным шорохам, вглядываться в темноту. Стал припоминать разные истории из своей жизни… Потом дыхание его стало ровнее, веки против воли сомкнулись, и незаметно для себя он погрузился в забытьё.
Первым проснулся от резкой боли Арсен. С тех пор как его избил Абдурахман, он спал лишь ничком, на животе. Поэтому он сразу почувствовал, как кто-то сел ему на спину, завернул руки назад и начал их вязать верёвкой. От его крика проснулись все.
В хижине было светло: на столе горела свеча. Несколько человек стояли над беглецами, держа в руках пистолеты. Другие связывали руки.
Поняв, что они попали в западню, беглецы попробовали дать отпор. Грива вырвал руки и въехал кулаком в грудь нападавшему, но сильный удар пистолетом по голове уложил его. Досталось и Арсену с Романом. Один Спыхальский, не очнувшись как следует от сна, заметался и извергнул целый поток ругательств лишь после того, как его руки были крепко стянуты сыромятными ремнями.
Когда все закончилось и слышалось только тяжёлое сопение связанных беглецов и их противников, один из напавших толкнул Арсена ногою в бок:
— Ну, ты, янычар, вставай! Рассказывай, какой шайтан занёс тебя сюда! Да выкладывай все, как на духу, собака! Не вздумай брехать!
