Майор мог бы отойти со всеми, чтобы не попасть в окружение, но не поддался панике. С ним остались его помощник, капитан Кожевников, и два радиста с рацией.
Понимая, что при быстром отходе войск телефонная связь батарей с комбатами нарушилась и они, лишившись управления, прекратили стрельбу, Одиноков установил радиосвязь с огневыми позициями дивизионов и приказал открыть заградительный огонь по району моста на Черном ручье и Большим Дубовицам. Одновременно он связался с начальником артиллерии дивизии и попросил его обратиться к командованию 11-й армии с просьбой ввести в бой два полка дальнобойных орудий из. резерва армии. К счастью, враги не обнаружили работавшую у них под носом радиостанцию.
Постепенно интенсивный огонь наших орудий истощил боезапас батарей, и они стали одна за другой замолкать. В то же время резервные артиллерийские полки еще не были готовы к открытию огня. И тогда Одиноков передал в первый дивизион, находившийся ближе всего к автобатальону, чтобы туда послали офицера на лошади с приказом срочно подвезти снаряды. По дороге несущегося галопом офицера остановил выехавший в. район боя командующий 11-й армией, который вначале принял всадника за отступающего паникера. Разобравшись, командующий тут же связался с автобатом и отдал необходимые приказы.
Когда Одинокову доложили, что снаряды уже подвезены, враги, ободренные затишьем в обстреле, уже заканчивали мост и вот-вот должны были броситься в атаку- Напряжение горсточки людей, понимавших, как дорога каждая минута, было таким, что, услышав слова 4 радиста и тут же отдав приказ вновь открыть огонь, майор Одиноков заплакал…
Огонь наших батарей поддержали пушечный и гаубичный полки из резерва армии. Это командующий, убедившись на месте в серьезности обстановки, приказал им ускорить открытие огня.
Наверное, я не знал бы этих подробностей, если бы их не рассказал мне свидетель и участник описываемых событий капитан Кожевников, ставший позднее начальником штаба нашего дивизиона.
Ночью группа Одинокова вышла незамеченной к штабу дивизии, прихватив по дороге немецкого солдата. Командующий, все еще находившийся в дивизии, узнав от Одинокова о жестоких потерях противника, что подтвердил и пленный, отдал приказ отбить Большие Дубовицы. Предположение, что деморализованные неудачей наступления враги не смогут устоять, оправдалось: после двух часов жестокого утреннего боя гитлеровцы оставили деревню…
Через несколько месяцев, где-то в октябре, майор Одиноков убыл из дивизии с повышением в должности – его назначили командиром артиллерийской бригады. Незадолго перед этим он получил заслуженную награду – орден Красного Знамени.
…Из комбатов нашего дивизиона мне больше других запомнился командир гаубичной батареи лейтенант Виталий Дмитриевич Вызов. Незадолго до войны он закончил институт. После мобилизации был направлен на краткосрочные артиллерийские курсы, а потом в нашу дивизию. Прекрасный артиллерист, обаятельный человек и вместе с тем очень сильный и смелый, он был всеобщим любимцем. Наблюдательный пункт его батареи находился на Острове смерти, совсем близко от дороги, проходившей через 'рамушевский коридор'. В дивизионе знали: если гаубичная батарея открыла огонь – значит Вызов услышал шум моторов на дороге. В его руках 122-миллиметровые гаубицы были мощным оружием, которым он уничтожил много живой силы и техники противника. Командир дивизиона майор Новиков очень ценил Вызова и не раз беззлобно ругал его за то, что он при обстрелах неосторожно ведет себя:
– Ты, дурака кусок, себя совсем не бережешь!
– Хотите, чтобы я фашистским минам кланялся?- отшучивался комбат.- Не желаю!
Судьба долго щадила Вызова. Но в конце лета, когда лейтенант возвращался с огневых позиций на свой НП, осколок вражеского снаряда попал ему прямо в грудь н убил наповал…
Две остальные батареи дивизиона имели 76-миллиметровые пушки. Из-за настильной траектории обстреливать ими лесные укрепления было труднее. Требовалось большое мастерство, чтобы в условиях ограниченной видимости, иногда просто на слух вести обстрел передовых позиций противника, его минометных и артиллерийских батарей. Как правило, командиры батарей находились вместе с командирами стрелковых батальонов в самой гуще боя.
…Не легче, а может быть, даже труднее было командирам взводов управления батарей. Их наблюдательные пункты располагались в траншеях стрелковых рот. Вовремя боев на Сучане на левом фланге нашей обороны долгое время находился передовой наблюдательный пункт взвода управления, которым командовал старший лейтенант Игорь Филиппов. Трудно было представить, что этому всегда спокойному и очень мужественному командиру исполнилось только 19 лет. По поведению, по пониманию своего воинского долга он казался значительно старше своего возраста. Сколько раз Филиппов вместе с радистом и разведчиком выползал вперед за окопы своей пехоты, чтобы пристрелять цель, невидимую с его НП! Это был воистину труженик переднего края! Рядом с его блиндажом всегда стоял готовый к: немедленной стрельбе станковый пулемет, – Филиппов; отлично владел им, – и ротные пулеметчики доверяли ему так же, как своему командиру. Один раз, когда Филиппов во время очередной вылазки уже заканчивал пристрелку, показались солдаты противника. Они, видимо, заметили выползших в нейтральную зону! трех храбрецов и решили захватить их живыми. Десятка два фашистов, прижимаясь к земле, ползли со стороны вражеской обороны. Вовремя их увидев, Филиппов тут же послал по рации команду на батарею и точным огнём рассеял гитлеровцев, оставивших в панике несколько убитых и раненых. Сам же он и сопровождавшие его красноармейцы благополучно вернулись на наблюдательный пункт.
Погиб Филиппов во время одного из самых тяжелых боев на Сучане. Это случилось 21 сентября 1942 года, когда фашисты предприняли тщательно подготовленную наступательную операцию против нашей дивизии. Последним Филиппова видел командир отделения связи сержант Трошкин, прибежавший на наблюдательный пункт, чтобы исправить связь. Филиппов, по его словам, вместе с несколькими бойцами стрелковой роты участвовал в отражении вражеской атаки, стреляя из пулемета 'до последней возможности'.
…Начальник связи дивизиона двадцатитрехлетний лейтенант Трегубов, прибывший в 55-ю дивизию вместе с пополнением, обеспечивал подразделения связью в самые тяжелые моменты. Под любым обстрелом Трегубов выходил на проложенные по болотам телефонные линии и вместе с бойцами искал и исправлял повреждения. I Ему везло все лето.
Был он откуда-то с Волги, любил рассказывать о своей семье, писем получал больше всех. Когда в октябре нас первый раз отвели с болота Сучан на отдых, все считали, что дивизия туда уже больше не вернется. Один Трегубов неожиданно обронил:
– А мне почему-то кажется, что я так и останусь на Сучане.
Пророчество его сбылось… Через неделю или полторы нас снова вернули на старые места. Трегубов, получив задание, как всегда, пошел впереди связистов. Обратно в штаб дивизиона его принесли мертвым.
…Поздней осенью сорок второго, когда первые морозы сковали землю и снег припорошил сучанское болото, в наш блиндаж-землянку штаба дивизиона, расположившуюся в районе огневых позиций, вошла девушка в шинели, с сумкой на боку, на которой был красный крест.
Новиков и Саксин сидели за столиком, а я и еще два красноармейца лежали на нарах. Новиков, очевидно, знал медсестру раньше. Он сразу уступил ей свое место и позаботился, чтобы приготовили кипяток – погреться чаем. Девушка возвращалась с батарейного НП, где делала перевязку раненому три дня назад разведчику, который не захотел идти в санбат. Таня, так звали девушку, держалась просто, непринужденно. Мерцающий свет коптилки не дал мне возможности сразу рассмотреть черты ее лица. Пока согревалась вода в котелке, Новиков попросил Таню спеть. Она сразу же согласилась. Откуда-то появилась и гитара. Тогда я впервые услышал бередящие душу слова:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…
Голос у Тани был негромкий, но очень чистый, нежный и проникновенный. Он унес мои мысли с заснеженного болота Сучан в необыкновенный мир той далекой любви, которую воспевала песня. И наша землянка, где в печурке тлел огонек, а кругом бушевала поднявшаяся к ночи метель, показалась мне не
