– Это как же бы вы его разглядели? – не понял Тюрин. – В зеркале? Да вы садитесь, чай заварился. Обсудим все. И дело ваше.
– Не врет ведь? – с интересом заметила девчонка. – И вправду не знал. Хотя не так прост, как Лизка. Есть в нем что-то непонятное, чего даже я разглядеть не могу.
– Ну ты его с Лизкой-то не равняй, – с укоризной покачал головой Тюрин. – Она хоть существо и безобидное, но убогое. Последние года так уж точно. Понятно, что не прост…
– Алле. – Дорожкин поднял телефон, постучал по рычагам. – Господа Тюрины! Я туточки, рядом.
– Да видим мы. – Тюрин протянул руку и коснулся груди Дорожкина. – А ведь точно, что-то есть в нем. Что-то странное. Вот здесь. А ну-ка, Ежик, ладошку положи на спину. Ага. Точно напротив.
Девчушка вскочила с места, шмыгнула к спинке стула, коснулась спины Дорожкина.
– Ну? – напряженно проговорил Дорожкин, боясь шевельнуться. – Там тоже светится?
– Нет, – отчего-то побледнел Тюрин. – А ведь убили вас, господин инспектор. И давно уж. С полгода как. Убили и подтерли за собой. Все ниточки повыдергали. Отчего ж вы не в мертвяках? Можете мне это объяснить?
Глава 3
Жизнь после смерти
В воскресенье Дорожкин встал поздно. Просыпаться начал с пяти утра, минутами бессмысленно смотрел в потолок, затем незаметно проваливался в сны, которые забывал немедленно по пробуждении. Снова смотрел в потолок и снова видел какие-то сны. К десяти утра организм, приученный за последний месяц к ежеутреннему плавательному марафону, взбунтовался и выгнал Дорожкина на беговую дорожку. Отмерив себе рубеж в десять километров, он принялся перерабатывать комнатную пустоту в липкий пот, раздумывая о том, что гораздо полезней было бы натянуть спортивный костюм и выпилить те же самые десять километров через Яблоневый мост, по деревне, через главный мост к больнице, спуститься к церквушке по Радонежского и Конармии, миновать кладбище, обогнуть озеро, благо, по словам Ромашкина, имелся какой-то мосток у впадения в него Малой Сестры, да вернуться к дому опять по Яблоневому.
– Или больше десяти выйдет? – пробормотал Дорожкин. – А выйдет больше десяти, – тут же поправился он, – останусь на кладбище. Там мне самое место.
Из зеркала на него смотрел все тот же самый Дорожкин, в меру круглолицый, из тех, кому улыбка идет как красный цвет клубнике. «Тебе бы клоуном работать, – уверяли его одноклассники, – ты, когда анекдоты рассказываешь, светишься уже после второго слова, пусть даже сам как кремень держишься». Клоуном Дорожкин быть не хотел. А кем же он на самом деле хотел быть? Ну не сидеть в сапожной будке, это точно. Многое хотел. Хотел, начитавшись книжек Арсентьева[27], бродить по тайге. Хотел, прочитав не слишком толстую книжку Ефремова[28] о палеонтологах, колесить по монгольским пустыням и отыскивать в них кости динозавров. Хотел раскапывать древние города. Хотел смотреть на небо в телескоп. Хотел писать интересные книги. Хотел научиться играть на саксофоне, бить чечетку и рисовать картинки в духе Питера Брейгеля Старшего и Ван Дейка, чтобы, к примеру, на большом полотне можно было рассматривать маленькие фигурки, и чтобы у деревьев была видна каждая веточка, и лед казался настоящим, и холод… Ну с саксофоном и живописью разрешилось быстро – слуха и дара живописца у Дорожкина не обнаружилось. Чечетку он бить научился, только так и не нашел, где применить свое умение. А все остальное переехала по хребту жестокая реальность. Хотя чего было жаловаться? Трудно было, но вот так, чтобы брало за горло да выбивало об асфальт, никогда.
Дорожкин набрал в ванну воды, высыпал в нее пакет какой-то голубоватой морской соли и опустился на дно, чувствуя, как кристаллы впиваются в спину и ягодицы, и раздумывая теперь уже о том, что ни черта он не умеет обращаться с возможностями обеспеченного образа жизни и опять сделал что-то не так.
В дверь позвонили. Дорожкин вздрогнул, потому как звонили ему в дверь впервые, выскочил из ванной, смахнул со спины соль, закутался в полотенце и прошлепал к двери. В глазке разглядел Маргариту. Почему- то громко спросил: «Кто там?» – и тут же открыл дверь. Выглядел, скорее всего, как законченный идиот. Мокрый, в полотенце, лужа воды под ногами. Нет, конечно, имей он рост Дира, а плечи Павлика, можно было бы выйти к дверям, небрежно прикрыв чресла ладонью, но куда ему до атлетов и баскетболистов? Пожалуй, и Маргарита была повыше его на пару сантиметриков.
– Помылся? – спросила она без тени насмешки.
«Может, зайдете, Маргарита Евстратовна!» – прозвучал в голове Дорожкина вопрос, но вместо вопроса получился только судорожный кивок.
– Вытирайся. – Она посмотрела на часы. – Через пятнадцать минут будь возле участка. Поедем на пикник. Будет Марк, я, ты, Ромашкин, Адольфыч, само собой, ну еще кое-кто, кстати, директор промзоны. Глупых вопросов не задавать, помогать, пошлых анекдотов не рассказывать, отвечать на вопросы без подробностей. Понятно?
– А… – промычал что-то неопределенное Дорожкин.
– Оденься поприличнее, – усмехнулась Маргарита и легко побежала вниз по лестнице, демонстрируя, что прекрасная женщина – это не только совершенная статика, но и умопомрачительная динамика. В жизни юного деревенского паренька Женьки Дорожкина была еще одна книжка, того же Ефремова – «Таис Афинская», – и она вспомнилась ему незамедлительно. Если бы Маргарита могла читать мысли младшего инспектора Дорожкина, она немедленно бы развернулась и дала ему по морде. Почему же у него не получается в нее влюбиться? Впрочем, он и не пытался. Хотя еще в школе красивые девочки делились в соответствии с подростковыми мечтами на две категории – влюбиться и любиться без перерыва.
– По морде, – уверенно пробормотал Дорожкин, глядя в зеркало, и с некоторым облегчением заметил: – Ну какой же я мертвый? Я очень даже живой.
В самом деле, разве мог мертвец выглядеть совершеннейшим балдой?
Кавалькада из трех машин: уазика Кашина, «вольво» под управлением Павлика и огромного, темно-красного, практически бордового, «хаммера», – отъехала от участка через минуту после того, как Дорожкин спрыгнул с велосипеда. Ромашкин помахал ему из «вольво», Дорожкин плюхнулся на заднее сиденье и тут же обнаружил, что в машине кроме него, Ромашкина и Павлика находятся Маргарита и сразу двое карликов – Фим Фимыч и Никодимыч. Последние громко спорили о том, стоит ли добавлять в спиртовую настойку зверобой и какие последствия для вкуса, аромата и здоровья подобный ингредиент может обеспечить. Добавление к экипажу Дорожкина их от спора оторвать не смогло. Под колесами уже промелькнула речка, и машины повернули в сторону Курбатова. Дорожкин еще успел подумать, глядя на одевшегося в брезентуху Ромашкина, что его кроссовки, джинсы, связанный мамкой свитер и китайский пуховик выглядят на фоне экипировки остальных членов веселой компании клоунским нарядом, как машина миновала разоренное кладбище у окраины деревни и повернула по открывшемуся среди облетевших осин, просыпанному гравием проселку обратно к озеру.
Путь был наезженным. На берегу отыскался вполне уютный пляж, на котором имелись и традиционные грибки, и большой навес от дождя. Под ним стоял длинный стол, и уже исходил дымком садовый камин. Установленный чуть в стороне на треноге над углями котел тоже подавал признаки жизни, тем более что выбора у него не было. К изумлению Дорожкина, командовала им Марфа Шепелева.
– А ну-ка! – зычным голосом скомандовала старуха. – Кто ко мне в помощь? Опять, что ли, Колька Кашин? Никодимыч! Может, ты пособишь по старой дружбе?
Выпрыгнувший из «вольво» Никодимыч тут же, выкатывая на губу матерные скороговорки, засеменил куда-то в сторону, а Кашин козырнул старухе и начал выгружать из уазика какие-то ящики, пледы, пятнистые костюмы, диковинные приборы и шезлонги, на первый из которых он осторожно водрузил извлеченного с пассажирского сиденья Неретина. Директор института был мертвецки пьян. Третьей машины не было. Дорожкин повертел головой и обнаружил, что «хаммер» только-только миновал курбатовское кладбище.
С озера, вздымая стальные бурунчики, поддувал легкий ветерок, небо было серым, как и вода, но высоким, словно Кузьминск накрывали не тучи, а огромное матовое стекло. Лес стоял почти голым, будто раздумывал, окунаться в слякоть, изморозь и снегопады или оставаться в зацепившейся за ноябрь октябрьской сухости. Кроме шелеста волн о желтый песок и потрескивания угольков под котлом Шепелевой, ничто не нарушало тишину.
– Бояться! – скомандовала старуха, подняла крышку, и до Дорожкина тут же докатился дивный запах
