подружку Моники, которая была ванильной и по фигуре, и по запаху, безжалостно отучил от мерзкого аромата. Томас Брюстер недолюбливал Монику за то, что она превратила отличного парня Миху Даблина в безнадежно влюбленного остолопа, напирая на слово «безнадежно». Или не любил Кидди, раз уж заводил при нем такие разговоры. Кидди никогда не спорил с Брюстером, для которого брюзжание было способом общения с миром, тем более что Кидди и сам предпочитал запах свежести. Да и не стоило рассказывать кому бы то ни было, что запах горькой ванили жил у Моники только на висках и у ключиц, а под платьем, как и должно, – свежесть, а сверх того мягкость и нежность. Интересно, догадывался ли об этом Миха, и какой его жена была для него самого? Впрочем, какая разница?
– Ну? – надула она губы. – Или у тебя другие планы? Как насчет нескольких глотков настоящего кофе?
Именно этого Кидди не хотел. Утрамбованная прошедшими годами тоска проснулась в груди и ухватила за горло. Если теперь он сядет рядом с Моникой, то начнет возвращаться туда, откуда сбежал несколько лет назад. Зачем? Сейчас он покачает головой и расстанется с прошлым уже навсегда.
– Садись! – упрямо сжала губы Моника. – Фуражку не отдам.
– Жаль фуражку, – пошутил Кидди и сел рядом.
– Восемь лет прошло. – Моника ожидала, когда небо очистится от взлетающих купе.
– Я считал, – кивнул Кидди. – Откуда узнала, что я буду? Я даже отцу не сообщил!
– Удивлен? – Она повернулась, и Кидди тут же разглядел на заострившихся скулах и подсохших губах прошедшие восемь лет. – Все просто. Ты ведь теперь знаменитость? Из-за кого вестибюль космопорта заполнен журналистами? По любому каналу в каждом выпуске новостей информация об этой твоей компрессии, интервью с первыми компрессанами. Твоя короткая пресс-конференция. И что же теперь? Убегаешь от славы? Напрасно. Тебе не избежать общения с этой братией. Если только сегодня, и то благодаря мне. К счастью, в отличие от меня, журналисты пока не знают, насколько ты скрытный тип!
– Ты не изменилась! – постарался улыбнуться Кидди.
– Надеюсь, ты тоже, – Моника отвернулась и потянула рычаг на себя.
Купе резко пошло вверх, Кидди вдавило в спинку кресла, он поморщился, но, взглянув на Монику, все- таки сумел улыбнуться по-настоящему. Жена Михи была почти прежней, такой, какой он помнил ее до Сиф. Кидди захотел было расспросить Монику о ребятах, но не стал. Ее пальцы остановили. Купе летело над верхушками вязов на автопилоте, но ее пальцы на рычаге побелели так, словно оно падало в пике.
– Выше, – попросил Кидди, и автопилот послушно потащил купе вверх.
Моника промолчала, и Кидди понял, что давняя связь с женой друга, связь, которую он проклинал, которая сломала его жизнь, копилась все это время в пустоте между Землей и Луной и теперь стремительно разматывается и сокращается. Вопрос был в одном: хватит ли ее остатка до укрытого зеленью близкого коттеджа Михи или нет?
– Ты не соскучился? – спросила она не поворачиваясь.
– Не знаю. – Он вспомнил ставшее привычным звездное небо без Земли. – Пока не знаю. Но уж в том, что Луна мне опостылела, уверен.
4
– Вы слышите меня?
Заключенный сидел в пяти шагах. Утомленно откинутая голова, вялые пальцы на подлокотниках, безвольно вытянутые ноги не могли скрыть, что их обладатель, как зверь перед прыжком, способен собраться в мгновение. Несколько пострадавших еще на Земле полицейских сначала пожалели о собственной расслабленности, а после – о том, что не сумели уничтожить наглеца при повторной поимке. Он выжил и получил пожизненное заключение. После суда конвой не рискнул отправлять подопечного к месту отбытия наказания обычным порядком, и тот был доставлен в зону «Обратная сторона» усыпленным. Спящий негодяй – это лучшее, что могла представить себе тюремная администрация, но уготованная заключенному доля не предполагала бесконечного сна. Пока еще не предполагала. Поэтому разбирайся старший инспектор лунных тюрем с безнадежно испорченным, только что пробужденным плодом человеческой цивилизации. Разбирайся хорошо, есть надежда, что на этом отбросе твоя затянувшаяся вахта подойдет к концу.
Заключенный сидел неподвижно. Руки и ноги преступника были зафиксированы полем, кресло накрыто невидимым непроницаемым колпаком. Даже за излишне громкий голос новый обитатель образцовой лунной тюрьмы получил бы болезненный укол в шею, а при любом резком движении был мгновенно парализован, но Кидди было не по себе. Вышагивая по холодному карантинному залу, он с трудом сдерживал дрожь в пальцах и голосе. После того, что Кидди увидел в материалах дела, его восьмилетний опыт воспитания собственной выдержки почти спасовал. Эксперты постарались: убийства, совершенные зверем в человеческом обличье, были смоделированы с предельным натурализмом. Именно поэтому только старший инспектор имел доступ к судебным файлам. Остальным сотрудникам базы знакомиться с ними не следовало. Не хватало еще служебного расследования по поводу превышения ими должностных полномочий с летальным исходом для нового бессрочника. Для настороженности охранникам достаточно было красной, посеченной светящимися полосами робы и недоброй славы, которая опережала нежеланного гостя. Впрочем, еще неизвестно, для кого возможный исход конфликта стал бы летальным.
– Вы слышите меня?
– Слышу, – шевельнулись плотные узкие губы.
– Вы понимаете, что я вам предлагаю?
– Опыт хочешь на мне провести, тюремная крыса? Зачем тебе мое согласие? Убивай. Оформишь как несчастный случай. Или попытку бегства. Поиграем?
Заключенный говорил тихо, но каждое слово отпечатывалось у Кидди в голове.
– Вы не понимаете, – кивнул Кидди и тоже опустился в кресло. – Знаете, какова у нас тут средняя продолжительность жизни осужденного?
– Какая разница?
Рот открывался, но слова казались чужими. Они словно не принадлежали похожим на кромки пластика губам.
– Для меня никакой, – согласился Кидди и коснулся блок-файла. – Для вас, Ридли Бэнкс, есть разница. Условия содержания тут… сложные. Особенно для тех, кто в красных робах. Прожить десять лет и не сдохнуть – очень тяжело. И это при предельно корректном персонале. Среда… обитания и образ занятий не располагают к долгожительству. Больше двадцати лет не протянул еще никто. Почти никто. Согласитесь, что двадцать лет – это меньше, чем пожизненное заключение. Хотя, каждому по делам его…
– Какая разница? – все так же безучастно повторил Ридли и с усмешкой закатил глаза. – Все равно сдохну. Что здесь ад, что там. Если он вообще есть…
– И все-таки разница существует, – преувеличенно бодро заявил Кидди. – Двадцать лет – это срок, через который всякий бессрочник имеет право на просьбу о помиловании.
– И многим его давали? – сузил глаза заключенный.
– Никто не доживал, – отчеканил Кидди. – Пока никто не доживал. Почти никто.
– Я долго не протяну, – вновь расслабился Ридли. – Да и не верю, что меня помилуют и через пятьдесят лет. И через сто лет не забудут! Я очень старался, чтобы не забыли!
– Не забудут, – сухо произнес Кидди. – И через двадцать лет не помилуют. Но лет через сорок – почему нет? Да, на Землю вам уже не пробраться, но вы бы смогли остаться на Луне, завербоваться на Марс, на спутники. Начать новую жизнь. Или хотя бы спокойно завершить старую.
– Через сорок? – усмехнулся Ридли. – Если только вы продержите меня в холодильнике. Чтобы потом я оттаял на Марсе и там же сгнил?
– А если доживете? – прищурился Кидди. – Если через сорок лет вы будете точно в такой же форме, как сейчас? Более того, если эти сорок лет вы проведете в некоем уединенном месте, где не будет жестоких тюремщиков, где не будет облучения, дурной смеси для дыхания, перепадов гравитации, где вам не придется изнашивать тело непосильной работой, где вы будете сыты?
– Что за место такое? – презрительно оттопырил губу заключенный. – Новую тюрьму отгрохали? Откуда не только Землю, но и Солнца не видно? Плевал я и на Землю, и на Солнце! Что за место такое?
– Здесь! – постучал себя по лбу Кидди. – В вашей голове! Вы уснете и увидите сон. Длинный сон. Длиной в двадцать лет. Проснетесь. Убедитесь, что здесь прошел всего лишь один или два дня, подадите просьбу о
