– Так вы бы предупредили, – удивился Павел. – Я бы принес лопату, кайло, миноискатель, наконец. Какой-нибудь бур. Если вам не стоило труда очистить этот зал, остановили бы и поезда, метро, пока я буду искать.
– Ты не понял. – Жора сделал шаг вперед. – То, что оставил тебе папа, у тебя в башке и на кончиках пальцев. Уж не знаю, как у Алексея хватило выдержки чикаться с малолетним идиотом, но я уже близок к радикальным мерам. Алексей учил не сдерживать твоих возможностей, а управлять ими. Пришло время запустить их в ход.
– Почему вы раньше не попросили меня об этом? – спросил Павел. – Просто так. По-человечески?
– Попросили бы рано или поздно, – уверил его Жора. – А скорее, обошлись бы без тебя. Думали, что ты сам отправишься к брошенному кораблику. Даже пытались тебя на это дело сподвигнуть. Теперь же многое изменилось. Как ты там сказал – карантин? Припекло! Считай, что мы тебя попросили.
Томка продолжала находиться в полусне. Ларик демонстративно подтолкнула ее в спину.
– Ты отдаешь себе отчет, что сюда могут заявиться ваши враги? – спросил Павел.
– Прекрасно, – кивнул Жора. – Их излучатели опасны, но действуют в пределах где-то пяти метров. К тому же мы поддаемся им, только когда ранены или убиты. Поверь мне – нам уже удавалось с ними схватываться. Тут достаточно открытого пространства, чтобы отбиться.
– А летающие стержни? – нахмурился Павел.
– Ты не об этом? – подала голос Ларик и подняла в руках что-то напоминающее гарпунное ружье. – Видел, как оно действует? Поговоришь потом с женушкой, если не сглупишь. Она тебе расскажет, наверное, на кого охотилась с этой штучкой!
– Действуй, парень, – улыбнулся Жора. – Рано или поздно крысы очухаются – я не смогу долго удерживать их на расстоянии.
– Значит, крысы, – прошептал Павел, опускаясь на колени, отчего рукоять меча звякнула о плитку зала. – Или, как говорил Алексей: «Эти две грани – ерунда. Мясо. Грязь. Мусор». Кому-то и крысы мясо. Значит, Томка, ты за инопланетян? За белых? А эти, выходит, черные? Но ты все-таки еще и за меня? И за нашего ребенка? А как же твой отец? Или, когда стержень влетел в его лоб, он уже был не в твоих руках?
– О чем ты бормочешь? – крикнул Жора.
– Настраиваюсь, – откликнулся Павел. – Знаешь, страшновато садиться за руль машины, на которой не ездил никогда. К тому же в последнее время почти все мои машины стали отчего-то взрываться!
– Об этом расспрашивай кого-нибудь еще! – крикнул Жора. – Работай!
Павел соединил пальцы. Он не собирался разыскивать какой бы то ни было предполагаемый корабль, и даже не думал об этом. План, который Павел обдумал еще в машине, пока пробивался по вечерней Каширке к Садовому кольцу, был прост – вызвать звон в ушах и твердость в пальцах. От этого срабатывает пеленг на торах? Замечательно, значит, следует вытащить сюда жнеца или жнецов и в суматохе как-то пробиться к Томке. Конечно, оставался риск, что с ней поступят так же, как и с ее отцом, но Павел надеялся на собственную быстроту. В конце концов, у него не было выбора. К тому же у Жоры двадцать патронов, и если тот действительно начнет стрельбу и опустошит магазин, у Павла будут доли секунды. А Ларик? Что ж, тот ножик, что однажды уже поранил одного из жнецов, уже был у него на запястье. Жаль только, левая рука саднила, и боль в левом боку вновь дергала, рвала тело, застилала пятнами все, что Павел пытался рассмотреть. Зато и нужное состояние вызвать будет не так уж сложно. Скорее, его приходилось сдерживать.
В этот раз он вооружился собственной болью. Собрал ее в боку, в руке, в уставшем сердце, слепил из нее комок и погнал с левой руки в правую. Но не успокаивая и замедляя, а тяжело, с натугой, с усилием, словно пытался стронуть остановившуюся на пологом склоне тяжелую телегу. Сначала боль пошла трудно, и Павел почувствовал, что голова закружилась и пол, на котором он сидит на коленях, кренится и переворачивается. Но он не разомкнул пальцев, хотя уже был готов упасть и выставлял в сторону локоть. Затем пальцы начали набухать и как будто плавиться. Павел негромко застонал, но не открыл глаз и не разомкнул пальцев, потому что над головой начал раздаваться все тот же противный свист, выстрелы и короткие возгласы Жоры. Наконец, боль стала невыносимой! Павел открыл глаза и увидел взъерошенного Жору, который озирался вокруг с выставленным пистолетом. Откуда-то доносились крики, слышался звон разбитого стекла, оседали хлопья черного пепла и наползали слои сизого дыма, в трех шагах от Павла корчился, исчезая, очередной жнец, но исчезала и Томка!
Она таяла на глазах точно так же, как и серый, и что-то пыталась сказать, что-то кричала Павлу, но он не слышал ни слова! Стоявшая за нею Лариса выпучила глаза, уставившись на точно так же исчезающий в ее руках гарпун, но сама она уже была мертва, обратившись в лед, потому как иней застилал ее лицо. Вот один из жнецов возник у нее за спиной, и Лариса занялась пламенем, а Томка продолжала исчезать, уже обращаясь в тень, и Жора, выстрелив и в этого серого, заорал почти нечленораздельно:
– Открывай же, открывай, сука!
И Павел разорвал спекшиеся, сплавившиеся пальцы, и огненное кольцо, слепленное из боли, замерцало водоворотом прямо на полу вокзала, и Жора нырнул в него, обернувшись перед этим и выстрелив в Павла.
Он открыл глаза через мгновение. Через бесконечно долгое мгновение. К боли в боку добавилась боль в животе, которая тут же принялась скручивать его жгутом. Кольцо продолжало вращаться, хотя уже начинало бледнеть. Ларик осыпалась пеплом. Кто-то кричал за спиной. Павел упал на горячий, раскаленный живот и пополз вперед. Две или три пчелы ужалили его в ноги и спину, но он продолжал ползти и, когда коснулся огненного обруча, удивился только одному: что тот был не горячим, а холодным и скользким.
Он очнулся в пыли. Она пахла маслом, гарью и пластиком.
«Мягкая, – подумал Павел, – потому и не разбился» – и посмотрел на бледно-голубое с зелеными разводами небо, словно рассчитывал увидеть в нем отверстие, из которого выпал, но не разглядел ничего, кроме его цвета, – все плыло перед глазами.
– Жив? – услышал он удивленный голос и попробовал подняться на одной руке.
Томка стояла рядом. И она тоже оказалась расплывающимся силуэтом, только голос был ее. Или не ее. Она словно стала меньше ростом, но оставалась Томкой. За ней так же плыл в струях горячего воздуха или бреда аппарат из сна Павла, только он не был разбит и матово поблескивал гранями и колесами. В отдалении высились какие-то развалины, или целые дома, или скалы.
Возле ног Томки сидел человек. Павел скрипнул зубами, напрягся и разглядел Жору, который изменился. Он не был копией Алексея или Людки, но лоб, подбородок, глаза, скулы – все указывало на их соплеменность. Во лбу у него торчал стержень…
Когда сознание вернулось, Жора уже пылал.
– Значит, жив? – повторил с интонацией Томки сгусток плывущего тумана и присел напротив Павла.
Он не мог говорить. Он едва дышал.
– Это была славная охота. – Туман приблизился, наклонился к его лицу. – Но, к сожалению, почти без трофеев. А я бы прихватила кое-что из картин, что мы с тобой рассматривали в музее. Больше твоему миру похвастаться нечем.
Он молчал и стискивал зубы, пытаясь рассмотреть то, что она держит в руках.
– Ты прав, – поняла она молчание и подняла гарпунное ружье со стержнем в стволе. – Слишком сложное орудие для убийства. Но удобное. Сразу делает экспресс-анализ организма, копирует кое-что. Удается даже уловить кое-какую информацию, которая теряется в других случаях безвозвратно. А ты молодец – все-таки сумел запустить ход. Да и вообще весело было… про кораблик, про Марс. Но ход… Чистая импровизация, достойно восхищения. Я уже не рассчитывала, а то бы досмотрела представление до конца. На всякий случай, чтобы не забивал голову: беременности никакой нет. Совсем никакой.
Павел услышал звук смеха.
– Да и не могло быть. Ты – там, а я – здесь. Какая беременность? Успокойся. Просто жнецы бывают разные. Я не о таких, как майор. Это наемный мусор. И даже не о транспоренах, с которыми ты научился справляться. Я – о настоящих жнецах. Я – настоящий. Операцию провела образцово, включая совпадение по контрольной точке выхода.
– А по контрольному выстрелу? – попытался спросить Павел, но только прохрипел.
