брезгливости Сашка рассматривал почти треугольную голову, напомнившую ему пропорции насекомого, и с удивлением понимал, что неприятное ощущение исчезает. Лицо незнакомца вытягивалось книзу и заканчивалось острым, чуть закругленным на конце подбородком. Черные волосы были расчесаны в стороны и завязаны сзади. Маленькие уши прятались под уложенные пряди. Весь облик, непривычный и неожиданный, с каждой секундой казался все более гармоничным. Особенно притягивали глаза. Повторяя удивительные линии бровей и носа, которые сходились от краев лба к тонким закругленным ноздрям, глаза тоже были наклонены. Они скашивались внутрь, и уставившиеся на Сашку горизонтально расположенные продолговатые черные зрачки придавали лицу незнакомца доброе и насмешливое выражение.
Глаза как у козы, неожиданно подумал Сашка и невольно улыбнулся. Существо моргнуло густыми ресницами, скривило в улыбке и так изогнутую смеющейся галочкой линию рта и повернулось в профиль, чтобы Сашка мог рассмотреть плавную дугу носа и закругленного лба.
Обычная человеческая кожа, постарался успокоить себя Сашка.
Существо подняло руки вверх, затем плавно опустило их вниз, скрещивая на груди, и, слегка склонившись, мягким, почти тонким голосом произнесло:
— Лукус.
Ни на удивление, ни на размышления сил у Сашки не было. Он сидел, безвольно откинувшись к стене, и смотрел на хозяина жилища, в котором оказался каким-то непостижимым образом. И только когда Лукус повторил торжественное представление, Сашка с трудом шевельнул руками и вяло ответил:
— Сашка Арбанов.
На слове «Сашка» Лукус нахмурился, но, услышав «Арбанов», восторженно улыбнулся и даже хлопнул ладонями по узким коленям.
— Арбан! Арбан! — повторил он несколько раз.
Скоро Лукус улыбаться перестал. Он пытался заговорить с Сашкой, но, выслушивая очередной набор бессмысленных звуков, тот только устало мотал головой. Недовольно причитая, Лукус ходил вокруг стола и покусывал большой палец правой руки. Наконец его взгляд упал на успевшую высохнуть от следов варева деревянную лопатку, он торжествующе улыбнулся и пошел к котлу. В следующую минуту в руках у Сашки оказалась странная чаша, напоминающая блюдо с зауженным краем, и что-то похожее на кусок волокнистого сыра или творога. Лукус зачерпнул из котла такую же порцию себе, сел за стол, глотнул из чаши, откусил и, аккуратно прожевав, сказал, поочередно кивнув на варево и на сыр:
— Икес, мас.[1]
— Икес, мас, — повторил Сашка и, почувствовав, что смертельно голоден, начал есть.
И суп, и сыр пришлись ему по вкусу. Сыр издавал еле заметный запах кислого молока, а от супа не пахло ничем. Сашка даже принюхался перед очередным глотком через узкую часть блюда, но аромата не почувствовал.
— Манела![2] — объяснил отсутствие запаха Лукус, но, увидев, что его слова не поняты, махнул рукой.
Сашка ел бульон, в котором плавали незнакомые коренья и овощи, жевал сыр, распадающийся во рту на тающие кислые волоконца, и старался не думать о произошедшем. Разве могло его удивить хоть что-то после пережитого в горящем доме? Только то, что он все еще жив. В этом случае его предсмертные видения были вовсе не так уж плохи. И почему, собственно, предсмертные? А если ему нужно устраивать уже посмертную судьбу? Тогда почему нет ожогов? Раны на руках, забинтованные зеленоватым пористым материалом, есть, а ожогов нет. Или его мама жива и все, что с ним происходит, — это галлюцинации с того самого момента, как с раскалывающейся от жары, жажды и усталости головой он увидел подъезжающий к их батарее командирский уазик? Сожми крепче кулак, Сашка Арбанов, сожми кулак!
— Атсе![3] — позвал Лукус, протягивая руку.
Пересиливая слабость, Сашка кивнул, но встал сам. Уже поднимаясь, понял, что раздет, и завернулся в кусок ткани, под которым лежал.
— Ту эники маа![4] — сказал Лукус.
Сашка оперся рукой о дверь, сделал шаг наружу и замер. Это не было сном. Величественный лес раскинулся до горизонта, превращаясь в отдалении в зеленовато-серый, клубящийся огромными кронами туман. Сашка стоял на каменистой площадке, несколько остроконечных скал и обрывистый склон горы отделяли его от растительного великолепия, но даже отсюда он слышал щебетание тысяч птиц, шум ветра, расплетающего тяжелые зеленые пряди, и удивительный запах свежести. В растерянности он оглянулся. За спиной высилась громада горы, уходящая в небо гигантскими ступенями разломов и уступов. На ее фоне жилище Лукуса странным образом исчезало. Оно казалось всего лишь грудой камней, скопившихся после очередного камнепада в узкой расщелине.
Сашка вновь обернулся к лесу, хотел сделать шаг вперед, вдохнуть полной грудью удивительно чистый, чуть влажный воздух, но Лукус прикосновением позвал его. Придерживая на плечах ткань, Сашка последовал за ним. В неприметной расщелине обнаружился родник. Тут же стояли кожаные ведра с водой, скрепленные в горловине деревянными обручами. Сашке показалось, что он по-прежнему слышит бульканье, но на скрывающемся под нависшей скалой зеркале кристально-чистой воды бугорка воспаряющего потока не было. Вместо него из-под скалы тонкой струйкой выбегали воздушные пузырьки и беззвучно лопались на поверхности. Вода достигала края каменной чаши и неслышно сочилась в сторону.
— Маа![5] — Лукус предостерегающе показал на родник и кивнул на ведра, объясняя, что брать воду непосредственно из источника нельзя. Затем протянул руку в сторону разложенных тут же вещей.
Джинсов, рубашки и кроссовок Сашка не увидел. На камнях лежало только белье и серо-зеленая одежда, как на Лукусе. Даже мягкие коричневые сапожки, только значительно большего размера.
— Кесс! Бата! Зет наиварас![6] — сказал Лукус и ушел.
Сашка еще раз оглянулся на лес, подошел к ведрам и опустил в воду ладони. Пальцы дрожали от слабости. Снял повязки. Ран на руках не было. Только узкие розовые полоски тянулись от середины ладоней. Да такие же полосы браслетами охватывали запястья. Как раз в тех местах, где руки были стянуты веревкой. Сколько дней он пролежал в этой хижине?
Сашка пошевелил пальцами, помахал кистями, умылся, с сожалением потрогав колючий подбородок, с содроганием облился холодной водой и стал одеваться. Незнакомое солнце приятно припекало плечи.
И здесь весна, подумал Сашка и спросил себя: где «здесь?»
Одежда оказалась удобной. Она дарила ощущение легкости и тепла одновременно. Борясь со слабостью, Сашка натянул сапожки, сделал несколько шагов, топнул, повозился с завязыванием шнурков на куртке и на поясе и вышел на площадку перед жилищем.
Лукус сидел на коленях, повернувшись лицом в сторону леса. Не открывая глаз, сказал:
— Лон. Зет лон.[7]
Сашка согнул колени и неуклюже опустился на камень. Лукус подождал еще какое-то время, плавно провел перед собой рукой, обозначая открывающийся простор, и сказал:
— Баа-Эрд.[8]
Затем поднял согнутые руки и, показывая ладонями в сторону горы, которая была у него за спиной, добавил:
— Леат-Меру.[9]
Подождав, пока Сашка проникнется важностью момента, указал на светило:
— Алатель![10]
И тут Сашке показалось, что сумасшествие последних дней заканчивается. Он вдохнул полной грудью и, закрыв глаза, прочитал на языке валли строки, которыми начиналась книга и которые, видимо, привели его сюда:
