– Я в небо стреляю, – гордо выпрямилась Мэйла. – Тебе стрелу мою править. Хоть в служки меня определишь, хоть в охранницы, хоть на старое место – твое право. А если хозяйкой храма сделаешь, да еще оскверненного мразью суйкинской, лучшего выбора не найдешь. Будешь уверен, что и храм и послушницы его как пальцы у тебя на руке будут!
– Это ты подожди, насчет храма, по уму-то на части тебя порезать следует, да… – поморщился Ирунг и нашел взглядом сотника: – Приятель, выдели-ка лошадь… пожилой девице, да забудь все, что она только что сказала, и охране забывчивость накажи.
– Спасибо, Ирунг, – дрогнувшим голосом произнесла в поклоне Мэйла.
– Не спеши благодарить-то, – раздраженно отмахнулся маг. – Завидовать, может, еще придется тем, кто с жизнью успел расстаться. Далеко не отставай от меня и не обижайся, если я тобой дырки затыкать начну!
Кессаа проснулась, открыла глаза, удивившись тишине и до странности яркому свету, падающему в башню из высоких бойниц. Угли в очаге едва тлели, но холод не успел проникнуть внутрь. Кессаа оглянулась и вздрогнула, увидев торчащий в заскорузлом полене нож. На мгновение ей показалось, что это голова Зиди валяется в куче приготовленных для растопки дров. Она торопливо подтянула затекшие ноги, сбросила накрывающую ее овчину и, морщась от собственной неуклюжести, толкнула железную дверь.
Небольшую, вряд ли больше сотни шагов поперек, опушку окружали величественные, тщательно, вплоть до самой тонкой ветви и последней иголки закутанные в снег лесные великаны, но на самой поляне вокруг приземистой башни снега вовсе не было. Не менее сотни коней и столько же воинов в непривычной кожаной одежде вытоптали его до зеленой, не успевшей вымерзнуть травы. И самое удивительное, что и лошади и люди беспрерывно что-то делали – пили и ели, спешили с одного края поляны на другой и топтались на месте, размахивали руками и мотали головами, всхрапывали и переговаривались, закусывали упряжь и проверяли оружие, но все это происходило почти в полной тишине. Во всяком случае, звуки леса не заглушались. Вот ухнула с распрямляющейся ветви тяжелая шапка снега, вот застучал где-то вдалеке в сухой ствол неизвестный лесной житель, затренькал с другой стороны заунывную песню какой-то птах, зашуршал и замяукал в кронах невидимый зимний охотник.
Кессаа спустилась по ступеням, поежилась от ощутимого морозца, с удивлением обнаружила, что серебристых сапог на ногах у нее уже нет, и пошла к заснеженным зарослям. Залезла по колени в сугроб, протиснулась в густой подлесок, оправилась, умылась пушистым снегом и побрела обратно, смутно предполагая, что и этот лес, и люди, и лошади не существуют наяву, а только снятся ей, чудом не обращаясь в кошмар.
Уже почти выйдя на твердую почву, она шагнула через сугроб, споткнулась о невидимый сук, ударилась локтем о золотой ствол огромного дерева и тут же оказалась погребена под рухнувшей на нее грудой снега. Где-то в отдалении послышался дружный смех, Кессаа дернулась, но привалило ее сильно, и она заплакала прямо в прилипший к щекам снег. Почти сразу рядом раздался скрип и шум разгребаемого сугроба, блеснул свет, мокрые щеки ущипнул морозец, и улыбающийся румяный воин со смешными косичками на висках ухватил девушку за подмышки и вытащил на поверхность.
Десятки веселых лиц повернулись к ней со всех сторон, сразу двое или трое воинов ловко отряхнули Кессаа от снега, не упуская едва ощутимых под теплой одеждой округлостей. Кто-то толкнул в колени знакомый мешок, кто-то заставил присесть, а еще кто-то сунул в замерзшие руки большую чашку с теплой похлебкой. Кессаа прильнула губами к краю чаши, хлебнула душистое варево и, чувствуя, как блаженная сытость начинает растекаться по телу, торопливо выпила все. Твердая рука забрала глиняную посудинку и постучала по бочонку, на котором сидела Кессаа. Девчонка подняла глаза и поймала холодный взгляд. Щуплый и какой-то неясный на изуродованное тонким шрамом лицо баль негодующе покачал головой.
– Говори, – не узнала Кессаа свой голос. – Я понимаю по-бальски.
– Не потеряй, – еще раз постучал по бочонку щуплый. – Если потеряешь, вся эта земля погибнет.
Он выпрямился и повел рукой вокруг себя, показывая на людей, лошадей, поляну, старую башню, деревья и даже на серое низкое небо.
– Не потеряй! Все эти воины готовы отдать свои жизни, чтобы ты не потеряла мед!
– Я поняла. – Кессаа вновь удивилась звучанию собственного голоса и принялась ощупывать себя. Нащупала нож за поясом, зеркало в сапоге, нашла рукавицы, которые оказались подвязаны к рукавам и успели набраться снега. Потом постаралась закутаться в уши удивительной шапки и тут поняла, что не только пальцы, но и руки до локтя у нее мелко дрожат. Он раскрыла ладони перед лицом, но тут же испуганно сжала их в кулаки и сунула под мышки, и в это время откуда-то из-за заснеженных стволов раздался тихий посвист. Сразу с двух деревьев шумно ухнули пласты снега и, треща подлеском, на поляну выехали несколько всадников. Воины на поляне оживились, но к прибывшим никто не подошел. Каждый продолжал заниматься своим делом. Один из всадников спешился, кинул повод лошади другому и, стряхивая с одежды снег, пошел в сторону Кессаа. Девушка узнала Тини.
– Как ты? – спросила жрица тревожно, быстрыми холодными пальцами ощупывая щеки, горло, запястья Кессаа.
– Что «как»? – не поняла та, но Тини словно ее уже и не слушала.
– Ты по-прежнему собираешься выполнить службу за собственного проводника?
Кессаа не ответила. Она устало смотрела в глаза матери и монотонно повторяла про себя три имени – Зиди, Лебб, Тини. Ни одно из этих имен не вызывало у нее отзвука в сердце. Внутри поселился холод.
– Я не слышу, – нахмурилась Тини.
– Почему… ты раньше не сказала? – спросила Кессаа.
– Отсюда до храма около тридцати лиг, – сдвинула брови жрица. – Я так понимаю, что алтарь в храме? В обычное время мы добрались бы за день, но теперь все сложнее. Пешим ходом придется идти, скрытно пробираться. Полусотня Ролла Рейду в снегопад застряла в глухой чаще, это на сорок лиг южнее, но по краю леса движутся еще два отряда. Одним командует Арух, другим – Седд Креча. Лес их кружит, но рано или поздно они выйдут и к этой башне. Кроме этого, остается еще один отряд. В нем около сотни воинов. Они движутся напрямую к храму. С ними Ирунг.
– И конг? – спросила Кессаа.
– Конг Скира мертв, – скривила губы Тини. – Можешь не беспокоиться. Но Ирунг более опасный противник, хотя его лазутчики оказались никуда не годными.
– Что я буду делать потом? – тихо прошептала Кессаа.
– Ты, я, мои помощницы и трое жрецов храма Исс немедленно отправляемся к храму. Все остальные воины, а их здесь немногим меньше сотни, будут прикрывать нас. Баль осталось мало. Большая их часть сейчас на юге. Воинства Суррары даже без всесильных магов очень опасны. Магия Эмучи больше не защищает баль, им приходится нелегко.
– Что я буду делать потом? – повторила Кессаа.
Что-то темное мелькнуло в глазах матери. Бывшая хозяйка храма Сето запнулась, но продолжила говорить:
– Все эти воины здесь, потому что верят: если ты выполнишь роль предсмертного слуги, тогда сила вернется к баль, и они смогут защитить свои земли.
– Почему ты с ними? – спросила Кессаа.
– Эмучи учил меня, – после паузы ответила Тини.
– Чему он научил тебя? – спросила дочь, пытаясь разглядеть темное в глазах матери. – Тому, как встретить смерть на арене Скира? Что он наколдовывал тебе перед смертью? О чем просил?
– Не говори о том, чего не понимаешь! Нельзя построить дом на противоположном краю пропасти, не построив мост через пропасть. Выполни обещанный Зиди долг, потом загадывай на будущее.
И вновь темное мелькнуло у нее в глазах.
– Почему ты раньше не сказала?
– Неужели ты не понимаешь? – усмехнулась Тини. – Ты была заложницей Ирунга, потому что он боялся меня. Каждая моя встреча с тобой обходилась мне очень дорого. Не могла я тебе ничего сказать.
Дорога через заснеженный лес к храму заняла больше двух дней. Трое воинов остались с Кессаа, один из которых казался самым щуплым из всех, но именно его девчонка выделила – то ли из-за шрама, то ли из-за того, что и остальные молча отдавали ему первенство. Кроме них еще была Тини и две ее помощницы,
