— Пятая пленка белая, — объяснила Лента. — С небом сейчас сливается. А вот ближе к вечеру, когда солнце к горизонту пойдет, зрелище что надо. Искрится, словно драгоценными камнями выделана.
— Люди! — вдруг заорал Коркин.
В проплешине бурьяна ложбину переползали переродки. До пояса они были обычными людьми, разве только кожа их имела землистый оттенок, но ниже пояса их туловища обращались в сочлененные хвосты с иглами на конце. Двое были в рост человека, остальные, не менее десятка, казались их крошечными подобиями. Пустой заложил руль вправо, взрывая бурьян и поднимая столбы белого песка, обогнул процессию по склону.
— Пожалел, — с интересом посмотрела на Пустого Лента. — А они бы тебя не пожалели, забреди ты сюда ночью. Один ударом таким хвостиком — и…
— Конец прогулки, — усмехнулся Кобба в сторону побледневшего Рашпика.
— Поэтому отсюда собачники не будут нас ждать? — спросил Пустой.
— И поэтому тоже, — кивнула Лента. — Тут и другой мерзости достаточно — не только с увалов она приходит, ночью я бы и на гусеничном ходу сюда не решилась соваться, но днем можно.
— Стреляют, что ли? — усмехнулся, бодрясь, Рашпик.
— По-разному, — коротко бросила Лента и вновь наклонилась к самому уху Пустого, — Дорогу к мосту нам по-любому миновать надо, но с города на нее выходят три улицы, и все три выезда теперь перекрыты. Не суть важно кем: ордынцами, собачниками или переродками от Хоны, но один путь есть, который точно не перекрыт.
— И мы им теперь движемся, — понял Пустой.
— Угадал, — кивнула Лента. — Но есть одна сложность: стрелять нельзя. Хочется, но нельзя. Проехать придется через самое логово собачников. Я сяду на броне, меня тут всякий узнает, но стрелять не будем. До времени. Я скажу, как можно. Если поторопимся, ничто не спасет. Собачники ради своего главаря и под колеса прыгнут. Вместе с лошадьми. Завязнем.
— Так любят своего вожака? — удивился Пустой.
— Боятся, — рассмеялась Лента. — Ведь он слуга Галаду.
— Галаду? — оживился Пустой.
— Потом об этом, — нахмурилась Лента. — Сейчас выходи на ту эстакаду, затем бери влево. Дорога будет расходиться в три стороны. Наша — средняя. Идем вдоль холмов к мосту, но перед мостом рули правее к воде, под мост. Там бетонка от старой развязки, шатры собачников, в том числе и шатер главного. Нам, конечно, мимо. Вдоль реки. Вот как шатры минуем, так можно будет и пострелять, но не раньше. Да и детишки там все-таки. А теперь, Ярка, закрой глаза Коркину, мне раздеться придется. Жмурься, народ.
— Это еще зачем? — проглотил слюну Филя.
— Пес велел мерзкую девку доставлять под его очи в голом виде, но не поротую и не увечную: сам хочет насладиться, — процедила Лента, расстегивая куртку. — Ты, механик, не гони между шатрами — притопишь, когда я скажу. И на Дорогу смотри, нечего в зеркало пялиться.
Город остался позади почти мгновенно. Кажется, только что Пустой вел машину среди скопления огромных железных кривых башен, которые механик назвал стрелами кранов, и вот уже разбитая дорога поползла через заросшее бурьяном поле, и увалы стали подниматься на горизонте с каждой милей. Вот и пятая пленка засверкала искрами льда, да так, что смотреть на нее было больно, а там уж и показалась впереди высокая насыпь, которую продолжал уходящий в сверкающую стену огромный мост.
— Тут река выкатывает с запада, режет пополам увалы и дальше уже катит к югу, пока к Мокрени не повернет, — донесся до Фили голос Ленты, которая сидела на крыше машины, свесив голые ноги в люк. — Филя, подай платок, что ли: сидеть невозможно, крыша раскалилась.
Мальчишка вновь судорожно сглотнул, вытащил из-под зацокавшего ящера платок, сунул его в люк, вернулся на место и начал крутить головой, чтобы разглядеть засаду или еще что, но перед глазами неотступно стояла обнаженная проводница. И хотел отвернуться, когда раздевалась девчонка, да не смог. Шея одеревенела. Другое дело, что она и сама губы стиснула — окаменела будто. Одежда ее так и осталась лежать посредине отсека. Рук тут же встал, оторвался от ног Коббы, перебрался к вещам Ленты и накрыл их шеей, уши прижал и на всякий случай предостерегающе засвистел.
— Справа впереди дозор! — вернул Филю из мира грез Коркин.
Собачники стояли у шатра, вскинув к плечам ружья. Тут же паслись три лошади. На ржавой бочке лежала сухая трава. Один из песьих голов стоял с факелом. Пустой, скрипнув зубами, снизил скорость. Вот до дозора осталось две сотни шагов, полторы, сотня, как вдруг воины разом опустили ружья и заорали, подпрыгивая с поднятыми руками.
— Каждый день, пока меня не поймают, Пес убивает одного из своих воинов, — процедила сверху Лента, когда дозор остался позади. — А теперь, если нам повезет, этих молодцов обезглавят первыми.
— А ты бы спряталась подальше да и ждала бы, пока этот Пес всех своих воинов не положит! — посоветовал Кобба.
— Надолго не спрячешься, — ответила Лента, — Морось в границах. Рано или поздно все одно придется с ним разбираться.
— Лучше поздно, — нервно заметил Рашпик, косясь на стройные икры Ленты, — В связи с тем, что жизнь состоит из неприятностей, лучше опаздывать на раздачу. Или вовсе не приходить.
— Механик, — подала голос сверху Лента, — через полмили уходи вправо. А на мосту-то нас, похоже, ждал бы очень горячий прием.
Филя приложил к глазам бинокль. Мост и дорога к нему были заполнены народом. Всадники перемещались взад и вперед, горели костры, тянулась вдоль ограждений колючая проволока.
— Ордынцы на мосту, — проговорил Филя и перевел бинокль вниз.
У дороги, которая уходила под мост, стояли не просто шатры, а целый палаточный городок. Народ среди шатров копошился, как муравьи на трухлявом пне, а уже дальше, правее, берег обрывался, и откуда- то из-за покрытого инеем гранитного холма вставала искрящаяся белая пленка до неба, и из-под нее, бурля, вырывалась ледяная каша.
— Давай, механик, — только и сказала Лента.
Вездеход свернул вправо, шатры становились все ближе, Пустой снизил скорость, и Филя вдруг почувствовал, что все, что бы ни сделала Лента с Сишеком, она сделала правильно, потому что сейчас сидела абсолютно беззащитная наверху машины, в то время как те, кого она была призвана опекать, прятались под ее броней. И Пустому это не нравилось тоже — зубами он, конечно, не скрипел, но лицом вполне мог сойти за беляка.
— Смотрите, — процедила проводница, — Как увидите черный шатер, смотрите. Должен выйти. И не спрашивайте меня больше, почему я убила сына Пса. Хотя надо сказать, что до папы ему было далеко.
Машину заметили за милю, но уже за четверть мили собачники разглядели наездницу на ее крыше, и народ высыпал к дороге. Это были и мужчины, и женщины, и старики, и дети. У каждого на щеках синел неровными линиями выведенный силуэт собачьей головы. Явных переродков среди них не было, но глаза горели одновременно и ненавистью, и радостью у всех. Пустой еще снизил скорость, и дети тут же начали забираться на броню, повисали на скобах и плевали, плевали, плевали в Ленту, забрызгивая слюной стекла. Машину накрыла тень моста, слева показались столбы, на которых висели изуродованные человеческие тела, а справа открылся черный шатер. Возле него в окружении стражи высилась фигура странного существа. Филя хотел было приложить к глазам бинокль, чтобы разглядеть, чем, кроме гигантского роста, выделяется оно среди широкоплечих собачников. Как вдруг, чувствуя, как шевелятся волосы, понял. У него была собачья голова.
— Боже, прости мне мои проступки! — захрипел Рашпик.
— Подожди, — крикнула сверху Лента. — Сейчас. А теперь во всю прыть!
Она скатилась внутрь вездехода мгновенно — голая, бледная и скользкая от плевков, и так же мгновенно Пустой прибавил скорости, отчего половина маленьких собачников тут же посыпалась в весеннюю вытоптанную траву, а остальные, уцепившиеся за скобы, испуганно и разъяренно завыли. Последние шатры промелькнули за секунды, Пустой притормозил на взгорке и включил разрядную защиту. Мальцов смело с брони в секунду. Лента опрокинула на себя флягу воды и подмигнула разинувшему рот Филе:
— Насмотрелся? Кто тут у вас пулеметчиком? Или и это тоже мне придется делать? Погоня за нами!
