разговора нет: речной дух – значит, речной дух! Пуганый ты какой-то, парень! Зачем тебе меч?
– Пуганый – не руганый, – огрызнулся Марик и дальше пошел молча.
Глава 3
Арг
О том, что Насьта петляет если не на одном месте, то уж в пределах полутора десятков лиг, Марик понял уже к полудню, но не сказал ремини ни слова, тем более что ни свернуть в сторону, ни даже идти рядом с проводником по причине узости тропы не было никакой возможности. Спутники то пробирались через зловещую топь, то шли вдоль болотистой речушки, стараясь не разодрать одежду о тянущийся из непроходимой чащи колючий кустарник, то опять приближались к топи, то прорубались через заросли обжигающей травы, то петляли звериными тропами через буреломы и сухостой. В пасмурный день Марик, пожалуй, заблудился бы уже к вечеру, но Аилле пробивал весенними лучами даже самые густые кроны, и, когда Насьта дал команду разжигать на крохотной полянке костер, баль уже примерно знал, что болото протянулось с севера на юг на десяток лиг, но перейти его можно только в двух местах. Хотя и переходить его особой нужды не было, потому как чащи к западу от болота действительно ни путнику, ни охотнику доставить удовольствия не смогли бы, а топкая речушка, что вытекала из этого самого болота, через десяток лиг обязательно должна была привести к спокойному течению Ласки. Насьта, вгрызаясь в протянутый Мариком кусок вяленого мяса, попытался шутками да прибаутками разговорить баль, но тот сказался уставшим, что было не так уж далеко от истины, насторожил вокруг полянки шерстяную нитку, намотал ее на палец и крепко уснул.
– Чем от мошек спасаешься? – удивленно воскликнул поутру Насьта, явно ожидая увидеть покусанную и опухшую физиономию спутника.
– Чем и раньше, – пожал плечами Марик, сматывая поблескивающую каплями росы нитку. – Это что за травка?
Он вытащил из-за пазухи глянцевые листья.
– Заметил! – покачал головой Насьта. – Я такой же куст печальника еще до полудня на пути вырвал! А больше он и не попадался нам. Где нашел?
– Далеко отсюда, или ты думаешь, что я до тебя в лесу мошек кормил? – усмехнулся Марик. – Нет, оно конечно, для баль-то лес что одежда, а не кожа, как для ремини, – вот комары одежду прокусить и не могут. У нас этот кустик мухобоем называют. Есть будешь?
– Пойдем, – удивленно хихикнул ремини. – С утра хорошо идется. Аилле согреет, тогда перекусим. Только не трещи сучьями, как медведь с недосыпа.
Насьта действительно двигался не в пример тише и ловчее Марика. Ни разу ни сучок, ни шишка не хрустнули у него под ногами, порой баль казалось, что и колючие ветви кустов сами расходятся в стороны, чтобы пропустить в неприкосновенности розовощекого крепыша. Вот только зря ремини рассчитывал, что рано или поздно выведет чащобными кругалями терпеливого баль из себя: не знал он, что такое придирки однорукого старосты, колкости и насмешки ровесников и скрупулезность старика-опекуна. Скорее, из себя постепенно стал выходить сам ремини. И то верно: ведомый Насьтой светлокожий и светловолосый баль не сказал со времени разговора на берегу Ласки ни единого лишнего слова. Марик словно не замечал недовольного пыхтения проводника. Баль было чем заняться – он старательно копировал и заучивал движения и жесты Насьты, и чем дольше продолжался странный поход, тем лучше у него это получалось. Вскоре он и сам смог идти бесшумно и легко. Насьта даже все чаще стал оглядываться: не отстал ли от него Марик? На середине очередного перехода через болото ремини остановился, раздраженно фыркнул, потянулся и снял с почерневшей коряги фляжку.
– Когда догадался? – с интересом вгляделся в Марика.
– Вчера еще, – серьезно ответил баль.
– А чего ж не сказал? – поднял брови Насьта.
– Так ты проводник! – Марик поймал брошенную фляжку, вытащил пробку и сделал глоток воды. – А что, если ты не меня путаешь, а еще кого?
– Кого здесь еще путать? – разочарованно махнул рукой Насьта. – Испытываю я тебя! Или уже себя? Эх! А если бы мы не вернулись этой тропой? Не жалко было посудинку бросать?
– Так нет другой дороги! – объяснил Марик. – Через болота два пути, на той стороне бурелом непролазный, там хоть обрубись шиповки лесной – все одно не пройдешь, и ко второй переправе мы по берегу никак выйти не сможем, а обходить болото с юга – значит, надо через ту речку перебираться, что вдоль колючек петляет. Вряд ли ты меня туда поведешь. Во-первых, туда еще возвращаться больше десяти лиг, а потом, место уж больно приметное. Никак мы не могли эту корягу обойти, хотя она с той стороны и по-другому выглядит: мхом покрылась. На это рассчитывал? Так ты всякого баль за слепца держал бы или только мне такое уважение?
– Демон тебя задери! – плюнул в ноги Насьта. – Издеваешься, выходит? Да если бы ты сразу все выложил, мы еще вчера же вечером похлебку горячую черпали! Эх…
– Так и сегодня не поздно, – хмыкнул Марик. – Отсюда ведь до околицы твоей лиг пять, не больше?
– С чего ты взял? – не понял Насьта.
– А вон, – показал Марик на серенькую пичужку, усевшуюся все на ту же корягу. – Это ж тенька лесная? У нее сейчас птенцы. Она белки боится, поэтому домики свои только под крышей в деревнях лепит. А когда птенцов кормит, дальше, чем на пять лиг, от гнезда не улетает.
Словно подтверждая его слова, птичка сорвалась с ветки, нырнула в зеленый мох и, выхватив оттуда стрекочущего жучка, полетела над трясиной к северу.
– Вот такушки, значится? Умник, выходит, отыскался на мою голову? – выпятил нижнюю губу Насьта, едва не подобравшись ею до округлых ноздрей, щелкнул сам себя по лбу и, развернувшись, бросил через плечо: – Пошли тогда, что ли. Хотя белка белке рознь, но до околицы нашей и в самом деле недалеко, но вот есть тут еще одно дельце…
До «дельца» пришлось плестись те самые пять лиг. Болото наконец осталось позади, Насьта нырнул в неприметную ложбинку, и Марик с удивлением начал замечать, что в высокой траве обнаружилась оленья тропка, вокруг встали древние деревья такой толщины, что целый дом можно было бы спрятать за стволом каждого, а подбирающийся к зениту Аилле вовсе потерялся в высоких кронах. Когда впереди зажурчал невидимый ручей, засверкала алыми каплями ягод укромная полянка, Насьта с прищуром оглянулся и поманил к себе Марика пальцем:
– Ну что, следопыт? Так ли ты ловок, как кажешься? Найдешь дорожку?
Марик остановился, поправил мешок, положил на плечи копье и, раскинув руки на древке, зажмурил глаза. Косые лучи Аилле пробежали по щекам теплом, ветер шевельнул на лбу прядь непослушных волос. Смолкнувший было птичий гомон вновь заполнил небо и кроны лесных великанов. Марик открыл глаза и огляделся. За спиной низиной искрила лучами гигантская роща, по правую руку в тени могучего черного дуба темнели заросли засохшей иччи, слева полянка съезжала крутым склоном в затянутый зонтиками трубочника овраг, а впереди горизонт перегораживал редкий лиственный лес.
– Направо придется идти, – обернулся Марик к Насьте.
– Непонятно, – почесал нос ремини. – Слева – трубочник в рост человека, сейчас весна, волдырями не обойдешься, горло можно пыльцой сжечь – хода туда нет. Справа – колючка непролазная! Прямо – открытое место, а ты говоришь – направо… Ну так справа же ичча сухая! У нее шипы с палец! В нее даже медведь не суется!
– Ну так я ж не медведь, – пожал плечами Марик.
– Ты бы хоть следы на траве поискал! – возмутился Насьта.
– Кто же поляну поперек пересекает? – удивился Марик. – Ты, парень, петлять, конечно, мастер, но только если хотел меня запутать – к потаенной тропе напрасно вывел. Справа она.
– Но почему справа? – начал терять терпение Насьта. – Ты выкладывай, баль, как угадал! Может быть, ты мне слабое место крепости нашей подскажешь!
– Так крепости или околицы? – поднял брови Марик и почесал напомнивший о себе пустой живот. – Я не воин пока еще, чтобы слабые места у крепостей выискивать. Да и какая тут крепость? Так… Воротца. Засадка человечка на три-четыре. Один должен в самой ичче хорониться, второй на дубе, остальные – где угодно. Хоть справа, хоть слева, хоть впереди. Хотя я бы одного поодаль спрятал. Ему же по-всякому в деревню реминьскую бежать придется, кричать, что не сумел сын кузнеца Уски – Насьта потаенную тропу от
