число, только не семь – чтобы никому и в голову не пришло, будто медник, вроде меня, осмеливается подражать великому мастеру.
Так они беседовали ещё не раз. До освящения Храма оставалось два года.
На обратном пути из Долины Кузнецов вечер застал королевский караван на другом берегу Иордана. Здесь решено было переночевать и утром продолжить путь к Ерушалаиму. Пока слуги ставили палатки и готовили еду, король Шломо подошёл к тёмной реке, отражавшей прибрежные кусты, луну и множество звёзд. Он поднял взгляд к небу и удивился: всё оно было занято скоплениями бледных созвездий. Сполохи света в глубине неба будто говорили об идущей где-то среди звёзд жестокой войне. Днём, при солнце, Шломо ни разу не усомнился в доброжелательности природы, но сейчас он испугался.
– Господи, защити людей, иначе зачем Тебе было создавать Адама! – прошептал Шломо.
Он вспомнил лицо брата Даниэля, сына Авигаил от Давида. Тот был старше его на двенадцать лет и рано ушёл из Ерушалаима изучать Закон в Нове, городе священнослужителей. На праздники Даниэль возвращался в отцовский дом, и Шломо, волнуясь, ждал его и готовил вопросы, которые не решался задать ни пророку Натану, ни кому-либо другому из своих учителей. Шломо был толстым мальчиком, и братья посмеивались над тем, какой он неловкий. Все, кроме Даниэля. Тот был вообще не такой, как остальные. Он напоминал Шломо их общего отца, короля Давида, но не лицом, а тем, как сосредоточенно размышлял над Учением.
Мальчиком, Шломо обожал Даниэля. Он ждал, пока родственники оставят брата в покое, и они вдвоём отправятся на прогулку по берегу Кидрона или в горы.
Однажды Шломо признался Даниэлю – ему единственному, – что боится смерти и всё время думает о ней. Сперва Даниэль повторил то, что говорил им отец Давид: смерти нет; наша душа только меняет «одежду» – тело. Видя, что такого объяснения недостаточно, Даниэль остановился, усадил младшего брата рядом с собой, взял его руку в свои и некоторое время молча сидел, прислушиваясь к биению сердца Шломо.
– Ты не умрёшь, – сказал он. – Бог даст тебе, как Он дал нашему отцу Давиду, слова, которые ты передашь народу, и иврим запомнят их навсегда. Значит, ты будешь жить столько, сколько будет жить наш народ.
– Какие слова? – с трудом выговорил Шломо. – Я тоже сочиню Псалмы?
– Нет, – покачал головой Даниэль. – Они будут о Боге, о любви, о жизни людей. Больше я ничего не знаю.
После этого разговора с Даниэлем Шломо навсегда поверил, что сможет сочинять и что рукой его будет водить Бог.
Через несколько лет до Ерушалаима дошёл слух, что на Нов напало дикое кочевое племя, перебило охрану и, разграбив город, вырезало в нём всех священнослужителей. Шломо не поверил и ещё долго пытался что-нибудь узнать о Даниэле. Никто ничего не мог ему сказать. Население Нова то восстанавливалось, то снова исчезало после эпидемий или набегов кочевников, и к этому привыкли.
Шломо до конца дней вспоминал лицо брата и всегда верил, что Даниэль жив и ещё объявится в Ерушалаиме.
– Король, мясо сварилось, – раздалось за спиной Шломо.
Он повернулся и пошёл к костру.
Глава 7
На склоне холма, где стоял Город Давида, неподалёку от ворот Источника, в доме, сложенном из камней ещё ивусеями – предыдущими хозяевами города, жили две женщины, Ренат и Азува. У них была комната с земляным полом и две пристройки: одна служила отхожим местом, в другой содержались овцы, дававшие женщинам молоко и шерсть. Молока хватало и на приготовление сыра, а шерсть они продавали. Огород женщины не сажали, не сеяли ячмень и, что уж совсем редко бывало в этой части Ерушалаима, возле дома не было ямы для сбора дождевой воды – может оттого, что совсем рядом протекал ручей Кидрон, на берегу которого обе женщины умывались, стирали бельё и мыли горшки и кувшины – посуду нехитрую, но многочисленную.
Подобными же домами был плотно застроен весь юго-восточный склон холма. Стояли они на ступенях террас. При каждом доме был огород и загон для коз и овец. Между террасами вырубили ступени, чтобы легче было спускаться стирать или набирать питьевую воду из источника Гихон, с шумом выбрасывающего воду на поверхность и только недавно заново окопанному по приказу короля Шломо. Во всех домах, как и у Ренат и Азувы, заднюю стену заменяла гигантская каменная кладка, на верху которой виднелись остатки фундамента крепости Цион, разрушенной военачальником Иоавом бен-Цруей при штурме города Ивуса.
Перенаселённый Ерушалаим, поглотивший Город Давида, стремился расшириться во все стороны. Уже начали прорубать скальный хребет, ограничивающий город с запада, засыпать лощину на севере, а на юге и на востоке застраивать долину ручья Кидрон.
Ренат и Азува зарабатывали на жизнь, принимая у себя мужчин из караванов, входящих в город через ворота Источника. Нельзя сказать, чтобы женщины жили дружно; подругами они не были, и соседи не раз жаловались городской страже на шум и крики в «Весёлом доме», как прозвали жилище Ренат и Азувы ерушалаимцы.
«Опять не поделили богатого караванщика», – говорили соседи, слыша грохот горшков, катящихся по освещённому луной склону холма.
Иногда одна женщина грозила другой пожаловаться на неё королю Шломо, устраивавшему суд раньше в городских воротах, а теперь в зале Престола ещё недостроенного дворца – Дома леса ливанского.
– Только и дел нашему королю, что разбирать бабские ссоры!
– Он судит всех. Погоди, вот я расскажу королю Шломо, как ты украла платок из поклажи эдомского каравана.
И они опять кричали и кидали друг в друга чем попало, пока на пороге Весёлого дома не появлялся вызванный соседями городской стражник с дубинкой в руке.
Так всё и продолжалось бы, но Ренат и Азува вдруг почти одновременно забеременели, а потом та и другая родили по сыну. В Весёлом доме воцарились тишина и взаимная помощь. Соседи несли молодым матерям еду и тряпки для новорожденных, советовали посадить огород и продавать овощи караванам. Как и положено, на восьмой день мальчикам сделали обрезание.
Прошла ещё неделя, и вдруг пронёсся слух: один из новорожденных в Весёлом доме умер.
В зале Престола Шломо судил народ и принимал еженедельный отчёт советника Ахишара о податях и новых повинностях иврим: рубке леса в горах Леванона, поставке дерева и камня на гору Мориа, где строился Храм, и о расчётах с царём Хирамом I. На полу подле короля, как всегда, уселся писец Офер бен- Шиши.
– Утром я спускался к Тихону, а когда возвращался в Дом леса ливанского, мне навстречу попалась повозка, запряжённая волами. На ней везли из Хеврона камни. Почему нельзя ломать камень здесь, в Офеле? Разве ерушалаимский камень не так красив? – спросил Шломо советника Ахишара.
– Он самый красивый. Только быстро нагревается и быстро остывает. Зимой в доме, построенном из него, холодно, а летом жарко. Возьми в руку кусок камня из Хеврона, а потом из Ерушалаима и сравни.
– И сравнивать нечего, ерушалаимский камень лучше всех, – не соглашался король Шломо. – Утром он цвета козьего сыра, а в полдень – галилейского мёда.
– Снаружи твой дом покроют ерушалаимским камнем, – пообещал Ахишар. – Под ним будут плиты из каменоломни Гив’ы. А внутри – доски из Леванона, которые прислал тебе царь Хирам I.
– Царь Хирам I, – повторил Шломо. – Как ты думаешь, отчего его царство такое богатое? Ни у одного народа нет столько добра, сколько у цорян. И мы, и все остальные, даже Египет, просто нищие по сравнению с ними. Ты можешь назвать мне, что и откуда получает Цор?
