откликнулась приветливо.
– Вот и хорошо. Только приезжай к трем – Света полпятого должна быть в консерватории.
По дороге домой Григорьев обдумывал, с чего бы начать общий разговор, чтобы создать благоприятную атмосферу семейного согласия. Зная, что жена, когда сердится, встречать его не выходит, Иван Кузьмич своим ключом открыл дверь, сбросил дубленку и, наскоро умывшись, вошел в столовую с самой широкой, лучезарной улыбкой, на какую был способен: знал, что она до сих пор его красит.
Вера Петровна и Света ждали его за накрытым столом, спокойно о чем-то беседуя; увидев его, сразу замолкли.
– Папочка! Как хорошо, что ты приехал! – радостно улыбнулась ему дочь. – Мы с тобой последнее время очень редко видимся. Я уж решила, что тебе совсем не до нас – весь в государственных делах! – И сделала забавную гримасу передразнив: надула щеки, высокомерно поджала губы.
– А вот ты и не права! – весело возразил Иван Кузьмич, усаживаясь за стол. – Надоели мне эти дела хуже горькой редьки! Никогда их не переделаешь. Так вдруг захотелось побыть с вами, поговорить о семейных делах, узнать, что у вас на уме да на сердце. А то и не заметим, как отдалимся друг от друга. – И со значением посмотрел на молча внимавшую ему супругу.
Вера Петровна, хорошо изучив мужа за долгие годы совместной жизни, поняла, что он ищет пути к примирению, и ей это было приятно. «Может, что-то до него дошло? – думала с надеждой. – Может, изменится? Ведь он умный и меня любит. Просто зазнался и распустился».
– Ну давайте обедать! – Она бросила на мужа потеплевший взгляд. – А то Света на занятия опоздает.
Она встала, принесла из кухни супницу под крышкой с горячим супом и стала разливать его по тарелкам.
– А почему я Мишу последнее время у тебя не встречаю? – как бы между прочим осведомился Иван Кузьмич перед десертом. – Вы часом не поссорились?
– Напрасно надеешься, у нас с ним все о'кей, – весело откликнулась Света. – Просто ты всегда слишком поздно возвращаешься домой. Миша сейчас в отъезде – помогает что-то расследовать.
– Зря ты на меня нападаешь. Я же говорил – ничего против него не имею, даже против его татарской, фамилии. – И добродушно посмотрел на дочь. – Кстати, почему у него такая странная фамилия – Юсупов? Он разве татарин? Вроде не похож... блондин.
– Никакой он не татарин; разве в седьмом колене! – запальчиво возразила Света. – Маме рассказывала, а тебя я практически не вижу.
– Ну и что ты рассказывала о нем маме? Мне тоже интересно знать, – миролюбиво попросил он. – Поверь, я не виноват, что поздно прихожу домой.
– А у него отец – древнейшего русского рода Юсуповых, – кажется, отдаленно татарского происхождения. Зато мать – чистокровная русская, из столбовых дворян Стрешневых, – не без удовольствия доложила отцу Света. – Я их родословную видела. Так что жених твоей дочери – потомственный аристократ, чем очень гордится.
Григорьев не без любопытства взглянул на дочь – неприятно удивленный, он ничем этого не выдал. «Парень-то не пролетарского происхождения. Хотя это сейчас и не так важно, как раньше. Но дочка какова? Гордится, что ее жених голубых кровей; не чурается класса эксплуататоров. И чему их в комсомоле учат?» Но вслух так же добродушно произнес:
– Хорошо все-таки, что не татарин. Он что, из тех Юсуповых, чей князек Распутина утопил? Хорошее дело для России сделал. Значит, Миша вправе претендовать на их поместье Архангельское? – И рассмеялся своей шутке, глядя на дочь веселыми глазами.
Вере Петровне и Свете тоже понравился его юмор.
– Хорошо бы хоть дворец оттягать – там такой музей роскошный! Да жаль, ничего не получится! Не вернет добро победивший пролетариат, – смеясь, поддержала Света.
Григорьев наконец почувствовал, что семейная атмосфера потеплела.
– А как же ваши с Николаем Егоровичем матримониальные планы? – впервые улыбнувшись, спросила мужа Вера Петровна. – Ты от них отступился? На тебя не похоже.
– Вот как ты меня знаешь, Вера! Тебя не проведешь! – лукаво улыбаясь, признался Иван Кузьмич. – Конечно, не отступился – мы с ним обязательно породнимся. – Видя, что жена и дочь непонимающе уставились на него, засмеялся и пояснил: – Просто я внес в свой план корректировки. Мы выдадим за Олега другую нашу дочь – Надежду. Ведь мы приняли ее в нашу семью? Она почти так же хороша, как Света. Так пусть Олег и получит в жены ее сестру! – И Григорьев пристально, как-то остро посмотрел в испуганные глаза Веры Петровны.
Неужели узнал правду? Ох, неспроста это сказано! Она обомлела от мелькнувшей догадки, смущенно отвела глаза, не выдержав его испытующего взгляда, инстинктивно чувствуя подвох.
Покончили с десертом; Света ушла на занятия в консерваторию. Иван Кузьмич взял жену за руку и ласково предложил:
– Пойдем, Веруся, на диванчик – посидим рядком, поговорим ладком. Ведь есть о чем?
Вера Петровна молча последовала за ним в гостиную; супруги удобно устроились на диване, подложив под спину мягкие подушки. Вкусный обед, согласие, что во время него установилось, располагали к задушевному разговору.
– Знаешь, Веруся, я вида не показывал, но в душе переживал, что ты от меня как-то отдалилась, – беззастенчиво соврал Григорьев, стремясь поскорее добиться примирения. – Если чем тебя обидел – не лучше ли прямо сказать? Ты же не любишь кривить душой.
– Дело не в обиде, Ваня. Просто последнее время вижу вместо тебя другого человека. Не того, кто любил меня, а такого, для которого важны только собственные интересы. – Вера Петровна проговорила это залпом, словно боялась, что муж ее перебьет, и умолкла, глядя на него с печалью и укором; все же облегчила душу – тяжело столько времени носить это в себе.
Горькая ее критика больно кольнула самолюбие Григорьева, но, верный себе, он сдержался и с деланным недоумением развел руками.
– Ну знаешь, Веруся, я не согласен! Все, что я делаю, – все для тебя, для Светы, для нашей семьи. Чем же я тебя так обидел?
– Ничего ты, стало быть, не понял, Ваня! – понурившись, тихо прошептала Вера Петровна, но собралась с духом, прямо посмотрела ему в глаза – последняя попытка донести до него простую, как ей казалось, истину. – Что ты сейчас сказал – только красивые слова. Ты считаешься лишь с собой, со своими удобствами. До других тебе дела нет. – Надо удержать подступающие слезы. – Почему я болею? А потому, что... и в постели ты все делаешь... как тебе хорошо... А обо мне и не думаешь! И еще: что ты сделал доброго для близких нам людей? Мы не раз с тобой об этом говорили... Я своего мнения не изменила.
«Ну вот, начинается! – разозлился Григорьев, ожидая конца этой паузы и отлично понимая, о чем пойдет речь. – Сколько можно говорить об одном и том же?» Но опять сдержался и с показным смирением приготовился слушать жену.
– Я тебя стала... бояться. Мне трудно делиться с тобой заботами, сомнениями. Мы перестали понимать друг друга, словно чужие! – Не выдержав напряжения, Вера Петровна расплакалась, захлебываясь слезами, – горько сознавать крах своего семейного счастья.
Но Григорьева не растрогали ее слезы. «Эх, никогда Вера умом не блистала, а к старости так просто сдурела. Такую жизнь ей создал, а она, неблагодарная, не ценит!» – мысленно возмущался он, но вслух мягко, как раньше, предложил:
– Слушай, Веруся, будет слезы лить. Лучше скажи конкретно – что сделать, чтоб ты стала мною довольна?
От такого прямого вопроса Вера Петровна растерялась. В душе она чувствовала: не понял он, не осознал суть ее обиды. Но не мешает убедиться, что муж готов считаться с ее мнением. И она так же прямо высказала свое горячее желание помочь сестре:
– Вот ты сейчас сказал, Ваня, что все для меня сделаешь, – конечно, в разумных пределах. – И с надеждой посмотрела ему в глаза. – А я хожу и переживаю, боюсь к тебе обратиться: знаю – откажешь.
– Да говори же, не мучай! – не выдержал Григорьев, закипая злостью – догадался, о ком пойдет
