Казалось, они тащат что-то очень тяжелое, вроде огромного ящика или лодки. Зачем? Что все это значит?
Но у меня не было времени задумываться над этим и прислушиваться. Я снова принялся за работу.
Мой нож затупился, и вырезать второй замок было еще труднее, чем первый, хотя я работал изо всех сил. Я очень устал, рука у меня онемела, поясницу ломило от неудобного положения, и мне поневоле приходилось время от времени ненадолго прекращать работу.
Тогда я снова слышал рев бури, удары волн и треск ломающегося судна.
Наверно, я проработал так около получаса. Но эти полчаса показались мне вечностью. Наконец зашатался и второй замок.
Я встал на колени и, опершись на руки, стал изо всей силы толкать спиной крышку сундука, стараясь ее приподнять. Оба замка отскочили, но крышка не открылась.
Я совсем забыл о том, что сундук прочно обвязан. Теперь надо было еще перерезать веревку. Я считал это пустяком, но сильно ошибся. Хотя крышка немного приподнималась, но боковые планки мешали мне просунуть руку, и, чтобы добраться до веревки, надо было сначала их сломать. Предстояла новая работа. Однако я решил не отчаиваться и немедленно принялся за нее.
К счастью, теперь я резал дерево по волокну. Но вот я добрался до веревок и перерезал их — наконец-то я свободен!
Я быстро толкнул крышку, она немного приподнялась, а затем снова упала. Я толкнул ее сильнее, однако она лишь немного приоткрылась. Что же удерживало ее теперь?
Отчаяние мое было так велико, что я упал на дно сундука почти без чувств.
Но я уже так много сделал, я должен довести мою борьбу до конца! Крышка поднималась настолько, что я мог просунуть под нее руку, однако приподнять ее выше оказалось невозможно. Высунув руку в щель, я стал шарить вокруг. Я ничего не видел — должно быть наступила ночь, и только слабый, едва заметный отсвет проникал ко мне в сундук.
Ощупав все вокруг, я понял, в чем дело. Препятствием служил громадный ящик, стоявший на другом ящике и краем находивший на мой сундук. Хотя этот ящик и не опирался на сундук, однако он не давал возможности открыть крышку. Я попытался его отодвинуть, но он был очень тяжел и не тронулся с места. К тому же, стоя на коленях, я почти ничего не мог делать. Я не мог даже вытянуть как следует руку. Стараться приподнять ящик или хотя бы сдвинуть его с места было просто бессмысленно.
Неужели я напрасно потратил столько сил и труда? Что делать? Я весь дрожал от мучительной тревоги, и мне казалось, что кровь бурлит у меня в голове, как в огромном котле. Когда сундук был заперт, мои крики не доносились наверх. Но, может быть, теперь, когда он полуоткрыт, меня наконец услышат? Я принялся отчаянно кричать, затем прислушался. На палубе раздавался громкий топот, вскоре как будто что-то тяжелое упало в воду… Но, если я все слышу, почему же никто не слышит меня? Я снова начал кричать и снова прислушался. Теперь не раздавалось больше ни шума, ни движения, ни шагов — ничего, кроме завывания ветра. И, странное дело, мне показалось, что крики несутся уже с моря, с того борта, к которому был прислонен мой сундук.
Теперь я уже понимал, что никто меня не услышит. Я решил оторвать петли, на которых держалась крышка сундука. Тогда, если мне удастся, я могу не открывать ее, а только отодвинуть и вылезти вон.
Я принялся за работу с новым пылом. Наступившая тишина приводила меня в ужас. Неужели погиб весь экипаж? Вполне возможно; страшная качка и вой ветра говорили о том, что буря не прекратилась.
Петли оказались не такими прочными, как замки. Мне пришлось резать дерево вокруг: они были просто прибиты гвоздями, и надо было начинать с них, а не с замков. Концом ножа мне удалось сорвать одну из петель, а затем, яростно раскачивая крышку, вывернуть и вторую.
Я толкнул крышку и, отодвинув ее без труда, поскорее выскочил из своей ужасной тюрьмы. Какое счастье почувствовать себя на воле, свободно двигаться как хочешь! Умереть в этом сундуке — да хуже такой смерти нельзя ничего себе представить!
Мой успех вселил в меня надежду. Однако испытания еще далеко не окончились. Заметив узкую полоску света, я ощупью направился к лестнице. По счастью, люк был лишь прикрыт, но не заперт; я приподнял его крышку и очутился на палубе.
Еще только чуть светало, но мои глаза привыкли к темноте. Окинув взглядом всю палубу, я не увидел на ней ни одного человека. Никто не стоял у руля; по-видимому, и команда, и пассажиры покинули судно.
Бросившись на ют, я стал вглядываться вдаль и в бледном свете начинающегося утра заметил на море черную точку — это плыла большая шлюпка.
Я принялся кричать изо всех сил. Но шлюпка была слишком далеко, а сильный ветер заглушал мой голос, и его, конечно, не могли услышать.
Я оказался один среди бушующего моря на этом покинутом, разбитом, тонущем корабле и тем не менее чувствовал себя лучше, чем когда был заперт в своем проклятом сундуке.
Осмотрев судно, я увидел, что «Ориноко» получил пробоину посередине корпуса. Просто чудо, как его не разрезало пополам! Очевидно, английский пароход нанес ему удар вкось. От этого удара лопнули ванты главной мачты и бизань-мачты. Обе они, потеряв опору, да еще с наветренной стороны, не могли устоять против ветра и сломались, как спички. Уцелели только половина фок-мачты и бушприт, а из парусов — кливер и большой марсель, да и тот был разорван в клочья.
Начался рассвет. На востоке мелькали зарницы, освещая края облаков красноватыми отблесками, быстро исчезавшими в черном небе. Море, куда ни глянь, было покрыто белой пеной и при тусклом освещении казалось зловещим. Ветер дул с такой силой, что сбивал гребни волн.
Если экипаж и пассажиры покинули судно, значит, ему грозит гибель, это совершенно очевидно.
Брошенный на произвол ветра и волн, без управления и парусов, корабль бешено бросало из стороны в сторону, а волны обрушивались на него и, казалось, готовы были его поглотить.
Я уже промок насквозь, словно окунулся в воду, и, боясь, как бы меня не смыло с палубы, привязал себя веревкой к одной из снастей.
Мне захотелось точнее узнать, каковы повреждения «Ориноко» от столкновения с пароходом. Уцепившись за фальшборт, я свесился вниз и увидел в борту корабля глубокую пробоину. Но доходит ли пробоина только до ватерлинии или спускается ниже? Ответить на это я не мог. Не мог я также определить, много ли воды в трюме, потому что выкачивать ее тяжелыми насосами было мне не под силу.
Сколько времени может продержаться «Ориноко» с такими повреждениями, сколько времени будет бороться с ветром и морем? Трудно сказать…
Что судно неминуемо пойдет ко дну, в этом я не сомневался. Но ведь оно может затонуть не так скоро, и какой-нибудь проходящий мимо корабль увидит меня и спасет. Я не терял надежды. Вспомнив о том, что только настойчивость и упорство помогли мне выбраться из моего страшного сундука, я твердо решил бороться за свою жизнь до последней минуты.
Я был немного знаком с морским делом и понимал, что, если судно останется без управления, волны неминуемо разобьют его, и оно пойдет ко дну. Надо было взяться за руль и, не заботясь о направлении, постараться с помощью фок-мачты держать судно по ветру.
Но до сих пор мне приходилось управлять только небольшими рыбачьими лодками. Едва я взялся за рулевое колесо, как волны подбросили судно, колесо закружилось, вырвалось у меня из рук и отшвырнуло меня на несколько шагов в сторону.
К счастью, на борту все было приготовлено для борьбы с бурей. Руль был снабжен талями, что давало возможность управлять им, не подвергаясь опасности. Не зная, где я нахожусь, и не представляя себе, какого направления следует держаться, я просто закрепил руль так, чтобы идти с попутным ветром.
У меня осталась одна надежда: встретить какое-нибудь судно. Поэтому я отправился на ют и уселся так, чтобы видеть море вокруг до самого горизонта.
Мне казалось, что ветер понемногу стихает. Наступил день, небо слегка очистилось от туч, и кое-где появились бледно-голубые просветы. Хотя море бушевало по-прежнему, надежда спастись оживала в моей
