несчастного полоцкого князя. Запылали костры, и усталые воины, все еще охваченные пылом только что кончившегося боя, группами собирались вокруг них, толкуя о пережитых опасностях.
Князь Владимир и его бой с Рогвольдом были у всех на языке. Владимиром Святославовичем восхищались даже отчаянные храбрецы-варяги. И восхищала их не столько самая победа князя, сколько его ловкость в этой отчаянной схватке – схватке не на жизнь, а на смерть.
Сам Владимир, однако, не был доволен. После боя Эрик приподнес ему третью голову – Рогвольдову. Когда князь вместе со своими воинами ударил на полочан, старый варяг добил Рогвольда и отрезал его голову, думая, что таким трофеем он доставит удовольствие своему вождю.
Однако он ошибся.
– Зачем ты сделал это? – с видимым неудовольствием сказал ему Владимир. – Я только ранил его. Он мне нужен был живым.
– Только тот враг не опасен, конунг, который мертв.
– Да, но Рогвольд-то мне нужен был живым!
– Если бы он не умер, он собрал бы новую рать.
Владимир махнул на Эрика рукой. Гнева на преданного варяга у него быть не могло, хотя он и рассчитывал привести Рогвольда и его сыновей в Полоцк пленниками и в таком виде показать их гордой Рогнеде. Это было бы его местью за нанесенное ему княжной оскорбление. Однако судьба уготовила полоцкому князю и его сыновьям смерть на поле битвы, избавив их такой ценой от тягостного унижения.
«А я все-таки покажу Рогнеде, как мстит рабынич», – думал Владимир, и эта мысль не оставляла его ни в ночь после битвы, ни на другой день, когда с солнечным восходом его дружины отправились далее в поход, на этот раз уже к стенам Полоцка.
После полудня, как и говорил княжне Рогнеде печальный вестник, Владимир со своими воинами подходил к городу.
Глубокая тишина царила за стенами Полоцка.
Будто вымер весь город. Но когда осмелевшие дружины попробовали подойти ближе, в них со стен полетела такая туча стрел, что они, не ожидавшие ничего подобного, стремглав бежали прочь.
Владимир, стоявший на холме, увидел это бегство. Ярый гнев овладел всем его существом. Бегут! Его дружины, только что одержавшие славную победу над полоцкой ратью, бегут! Может быть, гордая княжна, так жестоко оскорбившая его, смотрит сейчас на это бегство, и душа ее наполняется злобной радостью.
«Рабынич! Рабынич! – промелькнуло в голове Владимира воспоминание об оскорблении, полученном им когда-то от Рогвольдовны. – Так нет же, лучше смерть, чем такой позор!»
Он что было сил ударил коленами в бока своего коня. Непривычный к такому обращению, конь сорвался, вздрогнул, запрядал ушами и вдруг, рванувшись с места, крупными скачками понес своего всадника прямо в гущу беглецов.
Вожди, окружавшие Владимира, не поняли сперва, в чем дело. Им показалось, что конь испугался и понес князя. Ужас объял этих суровых людей, когда они увидели, что конь ураганом мчится к полоцким стенам, сваливая грудью всех, кто попадался навстречу.
– Князь, князь! Спасайте князя! – раздались тревожные крики.
Этот вопль отрезвил бегущих воинов. Они остановились все разом. Еще мгновение – и страх их исчез так же быстро, как и появился. Опасность положения была понята всеми.
Владимир Святославович, в сверкавших на солнце доспехах, мчался один по равнине. В правой руке его виден был на отлете обнаженный меч. Изо рта коня на белую шерсть брызгала кровь вперемешку с пеной. При очередном прыжке конь споткнулся и упал на одно колено, но быстро поднялся и помчался вперед. От толчка шлем свалился с головы красавца-князя, но он не заметил этого. Его ярко-золотые кудри развевались по ветру, он был так красив в эти мгновения, что даже его дружинники останавливались и любовались им.
И за полоцкой стеной тоже были поражены видом князя. Стрелы уже не сыпались оттуда, словно последние защитники города поддались очарованию всадника. Этим воспользовались пришедшие в себя княжеские дружины. С дикими криками бросились воины Владимира снова к городским стенам. Князь в это время с несколькими всадниками, среди которых находился Освальд, оказался уже у ворот Полоцка. Его добрый конь легко перепрыгнул ров, и Владимир очутился на узенькой тропинке около стены. В неистовом гневе рубил он мечом ворота. Но крепкий дуб не поддавался его богатырским ударам.
За стенами оцепенение уже прошло. В осаждающих сыпались стрелы, камни, лилась потоками горячая вода и пылающая смола. Но все-таки сопротивление было слишком слабое и не могло остановить нападавших. Они разгорячились недавним своим промахом и, видя своего князя у ворот Полоцк, удваивали усилия, стараясь успехом загладить неудачу. Ров уже местами был засыпан. Откуда-то появились бревна, и, раскачивая что было силы, воины ударяли ими в частокол полоцкой стены. Удары были так сильны, что слышен был уже хруст и треск надламывавшихся бревен. По-соседству с ними другие удальцы ловко вскарабкивались на тын. Едва только последние добрались до верха, разом прекратилось всякое сопротивление. Тем временем с помощью бревен разбиты были ворота, и Владимир ворвался в Полоцк.
Но, едва очутившись за воротами взятого города, князь остановился в изумлении и чуть было не выронил меч. Его глазам предстало странное воинство, подобного которому он никогда и нигде еще не видел. Луками, мечами, секирами были вооружены полоцкие женщины. Это они встали на защиту родного города и обратили при первом штурме в бегство новгородские дружины! Теперь они все, испуганные, плачущие, побросав оружие, толпою окружили свою молодую красавицу-княжну, гордо смотревшую на грозного победителя.
Владимир громким окликом остановил штурм; он опустил своим мечом мечи варягов.
– Стыдитесь! – крикнул он. – Ведь это женщины!
В это время и через тын, и через ворота в побежденный Полоцк вливались все новые и новые толпы победителей. Теперь всем дружинникам было уже известно, что за воины обороняли от них эту твердыню, и им невольно становилось стыдно. В шутках да прибаутках старались они скрыть свое смущение. Глядя на них, и суровые варяги пришли в добродушное настроение. Среди них слышен был смех, порой переходивший в хохот. О битве уже никто не думал, а о победе даже забыли.
Владимир после первых мгновений невольного смущения встряхнул кудрями, вложил в ножны меч и пошел к Рогнеде. Толпа женщин расступилась, и княжна осталась одна пред новгородским князем. Она, гордая, словно изваяние, стояла на ступеньках, глядя сверху вниз на приближавшегося победителя.
– Рогвольдовна! – крикнул, подходя, Владимир. – Рабынич победил твоего отца. Что скажешь?
– Скажу, что злые силы были за тебя, – ответила Рогвольдовна. – Ты не победил, а осилил.
– Пусть так, но я осилил в честном бою. Я бился с Рогвольдом один на один.
– И отец умер? – тихо спросила Рогнеда.
– Вот эта самая рука поразила его, – поднял новгородский князь свою правую руку, – но клянусь, я хотел бы, чтобы он остался жив! Моя месть была бы более сладка. Но что поделать. Если бы я не поразил его, он убил бы меня.
– А братья? – спросила, замирая, княжна.
– Увы! И они легли. Пали смертью храбрых. Из всего вашего рода существуешь лишь ты.
– Вот они! – вдруг вмешался Эрик, успевший за время этого разговора приблизиться к князю.
Он раскрыл свой страшный мешок и выкатил из него к ногам Рогнеды головы ее отца и братьев. Отчаянный вопль вырвался из груди пораженной ужасом княжны. Она кинулась к дорогим останкам и долгим поцелуем впилась в окровавленный лоб головы отца.
Горе ее было так жгуче, так потрясающе, что Владимир смутился и отступил назад.
11. РОГВОЛЬДОВНА
– Батюшка, родимый мой, братцы мои любезные! – причитала Рогнеда. – Покинули вы меня горемычную, покинули меня. Убили вас люди злые.
Княжна не плакала, но в воплях ее слышалось такое горе, что все вокруг нее притихли, давая ей излить
