поток возвращения иссяк, а вместе с ним отошли в историю те противоречия и те формы борьбы, которые были свойственны для эпохи «ранней» репатриации. Крымские татары получили право считаться украинскими гражданами и участвовать в общественной и экономической жизни региона наряду с другими его жителями. Что касается их политических организаций — прежде всего Меджлиса, то, не будучи официально признанным государством, он тем не менее получил возможность де-факто весьма серьезно, если не монопольно, влиять на все аспекты жизни крымскотатарской общины и представлять ее как перед государственными институтами, так и перед международными организациями. Как бы взамен гарантированного представительства крымских татар в парламенте автономии, представители Меджлиса получили два места в Верховной Раде Украины
Таковы основные итоги. Уже с первого взгляда на них ясно, что если и можно говорить здесь о точках, то в конце каждой темы их явно больше одной… А это означает, что так называемые «решения» носят всего лишь промежуточный характер и скорее просто фиксируют существование сложных вопросов, нежели формулируют ответы на них. Настоящие же ответы (если таковые вообще возможны) просто отложены на неопределенный срок.
То, что в случае украино-российских отношений это так, говорит хотя бы четырехлетняя история с ратификацией Госдумой России большого договора с Украиной и не менее длительный процесс обсуждения Соглашения по черноморскому флоту в парламенте Украины. И с одной, и с другой стороны остается немало принципиальных противников предложенных президентами двух стран схем разрешения проблемы. И даже то, что некоторое время назад, не без влияния событий на Балканах ратификация этих документов все же произошла, это вовсе не означает того, что проблема вовсе снята с повестки дня. Уже с истечением 20-ти летнего срока базирования ЧФ в Севастополе спор может вспыхнуть с новой силой и ожесточенностью.
Аналогичная ситуация сложилась и в крымско-украинских взаимоотношениях. Формулировки новой Конституции скорее фиксируют существование проблем, чем разрешают их. Три наиболее важных вопроса для Крыма так и не получили в ней устраивающего автономию разрешения: это проблемы объема региональных полномочий (включая одноканальную систему бюджетных взаимоотношений), единства территории республики и статуса русского языка в автономии. Формулировки новой Конституции лишь дают возможность дискутировать по этим вопросам (что в нынешних условиях уже нельзя не признать определенным шагом вперед). Конституция декларирует «финансовую самостоятельность» автономной республики, но вопрос о размере «общегосударственных налогов и сборов, зачисляемых в полном объеме в бюджет АРК», надо думать, еще долго будет оставаться дискуссионным. Конституция не определяет характер «межбюджетных» отношений Крыма и Украины, относя их к сфере расплывчатого украинского законодательства. Пока можно сказать лишь то, что Крыму не дано право зачислять в бюджет автономии основные из взимаемых на ее территории налогов. Сохраняется неопределенность и со статусом Севастополя. Конституционная формулировка так и не дает ответа на вопрос, является ли Севастополь частью Крыма или нет, распространяется ли на него юрисдикция крымских властей и каковы формы участия севастопольцев в формировании представительных институтов Крыма. Соответствующая статья Конституции предоставляет поле для взаимоисключающих толкований этого вопроса. О чрезвычайной расплывчатости формулировок о статусе русского языка в последнее время было сказано и написано так много, что автор не видит смысла повторяться. Скажу лишь, что, возможно, статьи о языке и защищают в определенной степени это средство общения абсолютного большинства крымского населения, однако одновременно не ставят никаких преград для массированного (и административного) внедрения языка «государственного», что рано или поздно приведет к новым противоречиям и конфликтным ситуациям.
Что касается проблемы крымских татар, то ни о каком «решении» здесь, конечно, говорить не приходится. Крымские татары в своей массе остаются еще весьма слабо интегрированными в местное сообщество. В отличие от множества функционеров-активистов национал-радикального крыла, довольно неплохо встроившихся в существущую систему власти, народ в целом все еще не обрел своего места в крымском социуме. Государственные органы, похоже, с трудом представляют себе важность проблемы и пути ее решения. Что касается международных программ и деятельности самой влиятельной политической организации — Меджлиса, то они направлены скорее на то, чтобы законсервировать политическую изолированность крымских татар, поддерживая состояние противостояния репатриантов и местного населения, а не способствовать ее преодолению. Это делается в том числе и путем навязывания крымским татарам статуса едва ли не главной «проукраинской» силы в Крыму. Между тем, за десять лет, минувших с начала возвращения, так и остался нерешенным вопрос о гарантированном представительстве крымских татар в органах власти Крыма и т. д. Как все другие основные аспекты «крымской проблемы», этот — весьма далек от своего оптимального решения.
Все это означает, что и в 21 веке мы будем обречены распутывать «крымский узел», причем, возможно, с тем же успехом, что и в 20-м.
Сегодня довольно трудно определить, как именно будет развиваться ситуация на полуострове и в связи с ним. Строить прогнозы относительно этого — занятие явно неблагодарное. Другое дело — тенденции, которые могут проявиться или нет, но на которые имеет смысл обратить внимание.
Попробуем определить один из возможных путей развития ситуации по трем основным направлениям, составляющим «крымский узел». О степени вероятности этого прогноза можно спорить, мы, предлагая его, исходим из некоего оптимального, на наш взгляд, развития ситуации.
Несомненно, для России тема Крыма еще долго останется болезненной, точнее — она символ национальной боли. Утрачено за годы распада несравненно больше, но только тут присутствует ощущение, что утрачено что-то свое. Те, кто уходит сам, — не свои (вроде чеченцев), их и не особенно жалко, а вот то, что когда-то отдано добровольно, будет бередить еще очень и очень долго (вспомним Аляску). Вокруг этого будет сказано еще очень много патетических и красивых слов, но ситуация вряд ли выйдет за рамки политических деклараций.
Российских политиков волнует не столько то, что Крым не принадлежит России, сколько то, что он принадлежит Украине. Крым сам по себе (несмотря на все ностальгические чувства) для них малоценен, он важен как фактор влияния на ситуацию в СНГ, на украинскую покладистость. С другой стороны, очевидно, что Россия сама находится перед угрозой глобальной дезинтеграции. По-видимому, 21 век пройдет для Москвы под знаком борьбы (и совсем не обязательно успешной) с собственным сепаратизмом. Распад Украины, который неизбежно будет спровоцирован активной поддержкой крымского ирредентизма, в этих условиях выглядит, мягко говоря, невыгодным для России, которой было бы предпочтительнее иметь послушную, не очень сильную, но стабильную соседку. Со всей откровенностью об этом в разной форме заявило уже большинство представителей национал-патриотических сил от Зюганова до Жириновского. Крымскую карту, заметьте, разыгрывают мэр Москвы Юрий Лужков, который по существу является самым могущественным удельным властителем в России и красноярский губернатор Александр Лебедь — один из самых перспективных регионалистских (если не сепаратистских) лидеров будущего.
Представляется вполне вероятным, что и пророссийские настроения крымчан со временем ослабнут. Это не значит, что они перестанут болезненно воспринимать наступления на статус русского языка и культуры, которое будет с неизбежностью осуществлять украинский центр, и бороться против этого. Однако, одно дело — борьба за свои права и другое — проявления политического ирредентизма — они далеко не тождественны. Наблюдатели слишком часто принимали интересы защиты культурной среды русскоязычного населения Крыма за требования реинтеграции полуострова с Россией. В действительности «русский» и «российский» векторы в крымском автономизме не совпадают. Это показала, собственно, вся 10-летняя история этого феномена. То, что сила стремления «назад в Россию» была сильно преувеличена, продемонстрировал весь опыт правления Ю. Мешкова, после которого уже не так-то просто будет увлечь людей лозунгом «воссоединения». По мере того, как в обществе будет снижаться удельный вес людей, помнящих 1954 год и выросших при СССР, крымский автономизм все менее будет носить «пророссийский» характер и, очевидно, все более будет обретать собственные корни, самостоятельное содержание.
Скорее всего, в 21 веке на успех сможет рассчитывать политик, который сможет снова заявить о себе: «я настроен не пророссийски или проукраински, а — прокрымски».
Вот что касается этого «прокрымского» автономизма, то перспективы его в 21 веке представляются достаточно обнадеживающими. Стремление Крыма к автономии, региональной самостоятельности полностью находятся как в русле дезинтеграционных тенденций в Евразии, так и децентрализаторских тенденций в Европе. К сожалению, те, кто с упоением рассуждает о европейской интеграции как о процессе
