— Как это? — не понял Ваня. — Тебя ж увидят!
— Да я невидимкой. Измотался весь. С людьми морока, да тут ещё кукушка каждые пятнадцать минут вылезти норовит. Куковать ей, вишь ты, надо. Работа такая у неё. Тоже не бросишь.
Домовой помолчал, угрюмо пожевал густые усы.
— И ведь что эта куча брёвен делает! Смеётся надо всеми, как они мучаются! — снова взорвался он негодованием.
— Кто смеётся? — спросил Ваня озадаченно.
— Кто-кто, — передразнил его домовой. — Вот же бестолочь растёт. Дом, кто ж ещё!
— Дом не может смеяться, — неуверенно сказал Ваня.
— Дом не может! — с каким-то грустным весельем снова передразнил домовой. — А что ж он по- твоему может? Стоять, да небо коптить, когда печку топят? Он только и делает, что смеётся. Вот хоть сегодня взять. Замечал, иногда будто бы стены вздрогнут и у тебя комарики перед глазами прыгать начинают? Яркие такие, как звёздочки? Было?
Ваня кивнул.
— Вот-вот, это он смеётся. Шутке своей радуется. Доволен, истукан нетёсаный, — домовой подскочил к стене и пнул её босой ногой.
Замер на секунду. Лицо его сморщилось. Он прихрамывая подошёл к Ване и доверительно прошептал:
— Сильно ударил. Палец больно.
— А почему шёпотом?
— Да чтобы этот не услышал. Дом, — он помолчал и добавил. — Только он всё равно услышит. Как ни старайся. Хитрый, у-у-у! Хуже фарисеев и книжников!
Он наступил на больной палец стопой здоровой ноги и постоял так, балансируя, как цапля на болоте. Весь вид его выражал серьёзность и озабоченность нынешним положением вещей.
— Ладно, пойду я, — сказал, наконец, Фома.
— Ты куда?
— Матушка твоя форточку открыть не может. Помочь надо. И зачем закрывать-то её вообще потребовалось? На дворе лето, они форточки закрывают. Как дети малые…
И он, кряхтя, исчез под кроватью.
— Что ж это за жизнь… Лучше уж камень на шею да к Урту в омут… — послышалось его затихающее бормотание.
Ваню снова чуть тряхнуло, перед глазами заплясали весёлые мошки. Он улыбнулся. Теперь дом, видимо, смеялся над его матушкой, бессильно дёргающей ручку форточки. Словно вспомнив о чём-то, мальчик подбежал к стене и приложил ухо. Оттуда слышался задорный перезвон колокольчиков, словно внутри каждого бревна забил звонкий родник. Музыка текла невидимыми ручейками сквозь стены, брызгалась прозрачной водой на перекатах, собиралась в лужицы на полу. По лужам шлёпали ни о чём не подозревающие люди. Капли разлетались из-под промокших тапок, но никто этого не замечал. Вода просачивалась сквозь половицы в подпол, капелью и ручейками проливалась на мышей, а те, умеющие видеть незаметное людскому глазу, радовались, попискивали, катались по земле, тёрлись серыми спинками, вертели довольными усатыми мордочками. Прыгали под невидимым дождём, размахивая острыми, как шильца, хвостиками.
Всем было радостно в этот день. Даже взбунтовавшиеся двери никого не огорчали. Люди радовались неслышной музыке, думая, что радуются просто так. Одна лишь бабушка на самом верху дома знала в чём дело. Она улыбалась тихой, как полёт тополиного пуха, улыбкой и чуть покачивала головой, слушая, как смеётся дом.
В комнату Вани вошла Марья Петровна.
— Что ж это с дверями сегодня происходит? На улице жара стоит, а они словно все разом разбухли. Если б это осенью было, ещё понятно. Впрочем, довольно об этом, как наша задача?
Она наклонилась над тетрадью мальчика. Лицо её погрустнело.
— И это всё? Только и успел условие переписать? Ванечка…
Она укоризненно посмотрела на своего ученика.
— Нет, — ответил тот, краснея и смущаясь, — Я ещё успел кляксу поставить. Вот она…
Учительница кивнула головой.
— Да, я вижу. Изрядная клякса.
— На собаку похожа, — прошептал Ваня, низко наклоняясь над листом. — Марья Петровна, скажите, а водолаз и сенбернар это одна порода?
Та со вздохом ответила:
— Нет, это разные породы. А теперь, ma chere, вернёмся к нашим «гостям».
Ваня жалобно посмотрел на неё и стал вслух перечитывать условие.
Марья Петровна рассеянно слушала его, опершись руками о подоконник и глядя в сад. Мальчик спотыкаясь пробубнил условие задачи и замолчал. Дом снова над кем-то засмеялся. Ваня тихо хихикнул следом, представляя, как папа не может выйти из своей комнаты, сердится, теребит очки, долго пытается открыть дверь самостоятельно, потом устаёт и начинает звать кого-нибудь на помощь. Сначала тихо, затем всё громче и громче. И действительно, откуда-то сверху донеслось:
— Эй, кто-нибудь, вызволите меня отсюда! Здесь что-то с дверью. Помогите, ей-богу. Право, мне неудобно, но я сам не в силах. Ау, слышит меня хоть кто-то?
— Ничего, — подумал Ваня, — Фома придёт, поможет.
И действительно, вскоре крики прекратились. Папа оказался на свободе.
И тут Ваня увидел, как беззвучно трясётся спина Марьи Петровны. Он перепугался:
— Марья Петровна, вы что, плачете?
Девушка повернулась и, не в силах больше сдерживаться, засмеялась, пряча раскрасневшееся лицо в ладонях.
— Ванечка, прости меня. Не знаю, что со мной. Смеюсь с самого утра, как заведённая.
Она постаралась успокоиться.
— Только ты не говори никому, а то меня места лишат. Сумасшедшим не разрешают детей воспитывать.
— Мама говорит, замуж вам надо, — сказал Ваня.
— Что? Замуж?
И она снова беззвучно захохотала.
— Пойдём гулять? — насмеявшись, предложила она.
— А математика?
— Никто в мире ещё не умер от того, что не знал математики. Пойдём.
— А куда?
— О, Господи, городской ребёнок. Ты в окно то хоть раз смотрел, видел, какая там вольница? Иди куда хочешь. С ищейками не найдут, — и она, кружась, будто в вальсе, сделала несколько шагов по комнате. — Па-рам па-рам па-рам-пам-пам…
Дверь снова не открылась. Ваня попробовал справиться сам, но безуспешно. Фома тоже не являлся, видимо, ему и без того хватало работы.
— Не получается ничего, — виновато сообщил мальчик.
— Полезли в окно, — вдруг бесшабашно предложила выпускница Смольного.
— Ну и денёк сегодня! С учительницей в окно! Сплю я что ли? — подумал про себя Ваня, а вслух удивлённо и недоверчиво спросил: — Вы, Марья Петровна, со мной в окно полезете?
Та с готовностью кивнула головой. Ваня увидел, как в глазах её прыгают крошечные светящиеся комарики.
— Только уговор — никому! — сказала она, сделав большие глаза.
— Могила, — крестясь, заговорщицки заверил её Ваня и первый перевалил через подоконник.
Марья Петровна откинула за спину косу, озорно улыбнулась и лихо спрыгнула в сад.
— Ловко вы! — восхитился Ваня.
— Это ещё что! Ты бы видел, как я на лошади скакать умею! — потом по-девчоночьи прыснула в руку
