конечно, Мария могла просто выйти, вынести веточку и развесить звезды, но не это нужно было падре.
— Мария, девочка моя, — объяснял он, — ты должна выйти легко, как ангелочек и вынести веточку так, как будто это именно ты, Мария Руденсия, выполняя волю Божью, даришь людям растения. Понимаешь, все эти деревья, — он показал рукой на растущие рядом со школой ивы, — и акации, что растут возле вашего дома, ты все это даришь. А ты выносишь веточку, словно это веник, а звезды — стекляшки. И смотришь, как будто на всех разом обиделась. А ты подари всем эту веточку и звезды. Понимаешь? По- настоящему. Нужно поверить, что ты принесла им все это. Господь говорит тебе: «Подари им!», и ты даришь. Ты должна стать на время представления настоящим ангелом!
— М-мама и Летисия г-говорят, что я и т-т-так, как ангел, — она немного обиделась.
— Ну правильно говорят, выглядишь ты и по улицам бегаешь, ни дать ни взять — херувимчик. Так что ж на сцене-то, как деревяшечка? Ни обрадуешься, ни улыбнешься.
— Потому ч-что это все не в-взаправду.
— А ты думай, что взаправду. Поверь, что Господь дает тебе поручение принести на землю растения и звезды.
Он глядел ей в глаза, держа за плечи и присев на корточки.
— Знаешь, в Евангелии написано «имей вы веру с горчичное зерно и скажи горе перейди с этого места на то, и перейдет гора».
— И перейдет, п-правда?
— Истинная правда.
— А горчичное з-з-з-з… — она зажужжала, как муха, не в силах справиться с заиканием.
— Зерно, — подсказал падре.
— Д-да, зерно. Это много?
— Нет, совсем немного, чуть-чуть больше песчинки.
Она на секунду задумалась, потом подняла на него свои большие темные глаза и сказала с той смешной серьезностью, которая бывает только у хороших и наивных детей.
— Ну-ну, столько у м-меня, наверное, н-н-найдется.
— Постарайся, — улыбнулся ей священник.
— А если я п-поверю, то и заикаться тоже не б-буду?
— Конечно не будешь.
— Никогда?
— Никогда, — твердо пообещал он.
С тем репетиция продолжилась. Для начала падре и Мария решили, что все небо слишком большое, чтобы его выкладывать, поэтому Мария выложит только ковш Большой Медведицы, а остальные звезды расположит вокруг него, как придется.
— Попробуй, — предложил он. — Помнишь, как выглядит ковш?
Она кивнула и принялась выкладывать, высовывая от старания язычок.
— Нет, у ковша ручка изломана книзу, а не кверху.
— Х-хорошо, — согласилась девочка, меняя рисунок.
На самом деле уважаемый падре Эрнандо, сам того не ведая, ошибался. Если бы накануне вечером он глядел на небо, то заметил бы, что излом ручки ковша направлен вверх.
Когда все звезды были развешены, они с удовлетворением оглядели полотно и решили, что все это хорошо.
Довольный ангелочек побежал домой, подпрыгивая и трепеща темными косичками, как крылышками. Недалеко от дома, она увидела Лео. Он о чем-то разговаривал с Летисией. Её вообще любили все дети поселка за добрый нрав и сладкие маисовые лепешки, которые она умела готовить, как никто другой, и часто угощала ими малышей.
— Эх, не сподобил меня Господь ребеночком, так хоть с другими карапузами повозиться, и то радость, — часто повторяла кухарка в разговорах с доньей Эмилией, словно оправдывая свою любовь к детям. — А уж я бы их любила! И сказать не могу, как бы любила! Если б мальчик родился, назвала бы Иваном.
— Почему же именно Иваном? — спрашивала донья Эмилия.
— Когда я еще у матери жила, у нас вола Иваном звали.
— А сын тут при чем?
— Да уж так… Хороший вол был, добрый… — мечтательно добавляла она. Толстые люди часто мечтательны и охотно предаются воспоминаниям. — А если б дочерью меня Господь и Пресвятая Дева сподобили, то уж непременно Марией кликать бы стала.
— Как Деву Марию?
— Нет, как мою любимую и ненаглядную Марию Руденсию.
Ее ничуть не смущало, что своих детей она нарекала бы в честь быков и людей вперемежку, ей совершенно не казалось это препятствием.
За несколько минут до появления Марии Лео остановил негритянку странным вопросом.
— Летишия, душа моя, а ангелы бывают беж жубов?
— Ох, ты что ж это такое говоришь? Как это без зубов?
— Ну, когда молочные жубы выпали, а новые еще не выросли? Как у меня.
Она задумалась.
— Не знаю, что и сказать тебе, кроха. Спросил бы ты лучше у падре.
— Я уже шпрашивал, — дитя безнадежно махнуло рукой и удалилось, загребая пыль босыми ногами.
— Что он х-хотел, Летисия? — спросила подошедшая Мария.
— А я, девочка моя, и сама не поняла. Вопросы какие-то чудные задавал.
Потом вспомнила, что и у Марии недостает некоторых зубов, только их не видать, и засмеялась. «Значит бывают», — подумала про себя.
— Пойдем, милая, я угощу тебя изюмом.
В день спектакля в театре собралась половина поселка. Пришел даже алькальд с супругой, и немудрено, ведь их дети тоже были среди ангелов. Алькальдовы дети выносили на сцену бычка и барашка, когда речь заходила о сотворении животных. После представления члены самых почтенных семей селения были приглашены на ужин к алькальду, в честь десятилетия его свадьбы. Поэтому праздник выходил вроде как двойной. Все были в своих лучших нарядах, отчего воздух пропитался запахами духов и нафталина. Несмотря на вечерний час, было довольно жарко, дамы обмахивались веерами и вели негромкие разговоры, обсуждая, как всегда, наряды друг друга, а также другие не менее важные вещи. От этих разговоров зал напоминал гудящий улей, заполненный необыкновенно пестрыми пчелами.
Дети провертели в занавесе дырочки, чтобы можно было глядеть, на собравшуюся публику и выискивать в толпе своих. Мария немного попихалась за место у такой дырочки с сыном алькальда, державшего в руках плюшевого ягненка с пуговицами вместо глаз. Победа была за ней. Она приподнялась на цыпочки, заглянула в зал. Долгое время не могла найти никого, поскольку там был полумрак, к которому должны были привыкнуть глаза. Наконец обнаружила мать. Она сидела недалеко от сцены. На ней было малиновое платье с открытыми плечами, распущенные темные волосы падали на них свободным потоком. Это было ее любимое платье, она не носила его с самой смерти мужа. Как и многие другие дамы, она обмахивалась веером, с изображенным на нем лебедем. Отец Марии подарил ей платье и веер вскоре после свадьбы незадолго до того, как отправиться на войну. Мария пожалела, что папа не сможет увидеть представление и маму, которая была сейчас самой красивой в зале. Дети всегда так думают о своих родителях. Вот только глаза у мамы, как всегда, были печальные.
Летисия стояла сзади, вместе с другими слугами. За ее огромную юбку держалось несколько чужих детей, по малолетству не участвующих в спектакле. Дети шалили, негритянка трепала их по курчавым головам, уговаривая не шуметь.
Падре позвонил в колокольчик. Свет везде погас. Гул в зале медленно утих и лишь цикады трещали во тьме сквозь открытые окна. Представление началось.
— Темнота какая, — услышала Мария рядом шепот кого-то из актеров.
Падре громким, глубоким голосом принялся читать начало Библии.
