— Лучше бы вы того гада искали, который ее убил, чем по пустякам мотаться. Я же говорю вам русским языком — Олечка забыла эту штуку. Она, кому еще? Ко мне же только друзья приходят, а у них таких вещей не водится.
— И когда она его оставила?
— Да вот, когда деньги заняла. Больше-то не являлась.
— То есть пятого мая? — уточнил Балакирев. — Вы уверены? Вы его когда нашли? Где?
Ватутин, напрягаясь, мучительно вспоминал. Оказалось, что он обнаружил плейер в стенном шкафу, в глубине одной из полок. Там он лежал, за какой-то тряпкой. Найдя эту вещь, Ватутин долго удивлялся и прикидывал — откуда она у него? Что не покупал — точно помнил. Зачем ему это? У него есть радио, то есть было радио… На этом месте он вдруг засмущался и быстро перескочил на другую тему. Когда нашел? Да позавчера. Вечером что-то искал в шкафу и нашел. А вчера пошел к жене. Как раз вчера и хоронили Ольгу. Без него, его никто не звал…
— Вынесли мне гнилой кусок, как собаке, — зло проговорил он. — Даже за стол не посадили. Будто не отец пришел, а побирушка.
— Значит, плейер лежал у вас почти двадцать дней? — Балакирев переглянулся с Юрием. Тот слушал напряженно, не вмешиваясь. Ему не хуже Балакирева было известно, когда именно и от кого Ольга получила этот плейер и диск. В чем, в чем, а в этой детали Мулевину можно было безусловно верить. Она была слишком незначительна, чтобы ее специально придумать. Когда Мулевин исповедовался, на его упоминание о плейере и диске почти не обратили внимания. Конечно, это было записано, но в расчет как-то не бралось. И только сегодня, когда позвонила Алла, Балакирев вспомнил об этом подарке. А во время разговора с Мулевиным даже не удосужился спросить, забрала ли Ольга у него свой подарок.
— Раз вы говорите двадцать, пусть будет двадцать, — покладисто согласился Ватутин. Он явно не понимал, чего от него добиваются, или только делал вид, что не понимает. Виду него был оскорбленно- простодушный.
— Меня удивляет — как его у вас не украли? — вступил помощник. — Комната-то, считай, не запирается.
Ногой можно выбить.
— Да что у меня брать? — рассмеялся тот. — Все знают, что нечего, кто ко мне полезет! А вообще; правда, спокойно могли спереть. У нас тут проходной двор. У меня вон тут рядом вообще дверь на улицу. Заходи кто хочет.
— Так она вроде заколачивается? Ватутин торжествующе усмехнулся. Ему явно доставляло удовольствие объяснить ситуацию неразумным гостям:
— Да тут у нас пол-общаги вьетнамцев и прочих черных. И половина живет без всякой там регистрации. Усекли? Вахтер их не пустит, это же ясно. А пустит — сдерет хуже, чем в гостинице. Вот они и вытаскивают эти гвозди — чтобы земляков с другого хода запустить. А там — кто их в коридоре разберет — они же все одинаковые! Я среди них живу и то немногих отличаю. Между прочим, я эту дверь и забиваю. Слежу, чтобы ее не курочили, да все равно успевают.
«Сам, наверное, и гвозди для них вытаскиваешь, — подумал Балакирев, слушая его горделивые объяснения. — Много ли тебе надо? Бутылка — и перестал замечать, что дверь открыта. Ты же за бутылку что угодно сотворишь».
Ватутин тем временем сделал слабую попытку прибраться на столе. Прежде всего он переставил под стол пустые бутылки — они его смущали. Отодвинул на угол тарелку с огурцом. Потом его внимание привлек нож. Он взял его, осмотрел и хмыкнул:
— Вот, тоже оставили. Припрячу, ведь сопрут, вы верно говорите.
— Так он не ваш? — удивился Балакирев.
Ватутин подтвердил его сомнения, твердо заявив — раньше у него этого ножа не было. Видит его впервые.
— У меня вчера тут поминки были по дочке, — повторил он. — Наверное, кто-то забыл. А мне чужого не надо. Я всегда возвращаю, так что напрасно на меня Алка наговорила. Ну и стервозная же она стала! С кем поведешься…
Он встал было, чтобы отнести нож в более надежное место, — в стенной шкаф, — но Балакирев попросил, отдать ему этот предмет. Ватутин поколебался, но все-таки отдал, повторив:
— Первый раз вижу. А вдруг с меня спросят?
Балакирев нашел в кейсе чистый пакет и опустил туда нож. Ватутин с беспокойством наблюдал за его действиями. Наконец не выдержал:
— Слушайте, вы чего-то темните! Зачем вы пришли, а? Говорите уж прямо! Я же вижу — вы чего-то кругами ходите!
— Прямо так прямо, — согласился Балакирев. — Значит, будете утверждать, что плейер оставила Ольга, пятого мая?
Тот кивнул.
— Пятого мая этого плейера у нее еще не было, — раздельно произнес Балакирев.
Ватутин нахмурился, пожевал нижнюю губу и ничего не сказал. Он явно был в замешательстве и не понимал, что от него требуется.
— Вы понимаете, что я вам говорю? — Балакирев повысил голос.
— Ну… — выдавил тот. — К чему вы это?
— Вы когда ее видели в последний раз?
— Кого? Ольгу-то? Сами же говорите — пятого. Как раз получка…
— И после — ни разу?
— Да когда же… Ни разу.
— Что делали в последние выходные — вспомнить можете?
— Работал, — мрачно ответил Ватутин. — У меня выходных нет. Тут все прогнило, то и дело где-то рванет, а я чини.
— В ночь с субботы на воскресенье тоже трубы чинили?
— Это вы к чему? — непонимающе переспросил тот. — В ночь? Да нет, аварии не было.
— Где же вы были? Здесь? Или, может, выходили куда?
— Я по ночам не шляюсь, — с достоинством ответил Ватутин.
— Может, все-таки вышли прогуляться? Или к вам кто зашел?
Тот окончательно запаниковал:
— Говорите прямо, что вам нужно-то? Или я вообще отвечать не буду!
— Я вас прямо и спрашиваю. Меня интересует ночь с субботы на воскресенье. Ночь двадцать третьего числа. Вы этой ночью с дочерью не виделись?
Ватутин наконец понял. Его припухшие глаза вдруг расширились, он выпустил вилку, которую во время разговора вертел и мял в огромных темных руках. Мягкий серый алюминий был основательно погнут.
— Это когда ее убили?! — Он сглотнул и с трудом выговорил:
— Да вы чего? Вы что ко мне сюда пришли?!
Вы к чему все это?!
— Не виделись? — настойчиво повторил следователь. — Откуда же у вас этот плейер? Он оказался у вашей дочери после пятого мая. Я вам даже точно скажу когда. Двадцатого числа. Если вы не виделись после пятого — как он к вам попал? Может, объясните?
Ватутин окончательно лишился дара речи. Он сидел, тупо глядя на следователя, без тени мысли во взгляде.
Потом, будто решившись на что-то важное, встал, подошел к окну, снял кусок хлеба с поминальной рюмки и залпом ее осушил. Застыл с изумленным выражением лица, понюхал опустевшую рюмку… И процедил:
— Гады. Воды налили! Кто же водку-то выпил?! Я ведь вычислю, пусть даже не надеются! Это же надо совесть последнюю пропить — обидеть девчонку! Поминали ведь ее, гады! За мой счет выпивали, так хорошо посидели, и на тебе!
— Вы бы лучше о другом подумали, — бросил ему Балакирев. — В камере водки не будет. Откуда плейер?
