Девушка привыкла к таким переменам в ее настроении. Когда Даша была здесь, рядом, старуха не упускала случая пожаловаться на нее кому-нибудь и обвинить во всех смертных грехах, в том числе – в лености, нечистоплотности, в том, что Даша не вворачивает вовремя перегоревшие лампочки в коридоре и отказывается платить за мойку окон на общей кухне.
Как обстояло дело реально, старуху нимало не волновало. Она продолжала утверждать, что земля еще не носила таких наглых и грязных девиц, как соседка, и она, Настасья Филипповна, уже совсем замучилась, прибирая за паршивкой. Но всякий раз, когда Даша намеревалась покинуть квартиру – обычно, чтобы уехать к матери, – старуха вставала на дыбы, немедленно соображая, что теперь некому будет мыть полы, выносить ведро и вкручивать все те же лампочки, часто становившиеся предметом раздора, ибо Настасья Филипповна обожала выкручивать их по ночам и вставлять свои собственные, только перегоревшие. Все попытки Даши уверить ее в том, что лампочка на кухне еще вчера была грушевидной, а сегодня, когда перегорела, почему-то оказалась круглой, никак не действовали. Настасья Филипповна в таких случаях просто утверждала, что Даша рехнулась и сама не знает, что говорит.
И Даша отступала, в душе проклиная и бабку, и ненавистную квартиру, но не осмеливаясь высказать всего этого вслух. Настасья Филипповна иной раз нагоняла на нее настоящий страх, особенно когда выходила на тропу войны.
Так все вышло и теперь. Старуха всплескивала руками, и ее желтый махровый чепчик колыхался на голове. Она причитала:
– На кого же ты меня оставляешь, Дашенька?! Кто же мне, старухе старой, ведро вынесет?
– Ваш сын, – веско отвечала Даша, уже начинавшая жалеть бабку, которая на самом деле была «невыходной»: лет пять, как сидела дома. – Пусть ваш сын, когда приезжает сюда, вместо того чтобы ломиться в мою комнату, выносит вам ведро и чистит унитаз, которым он, кстати, пользоваться не умеет.
– Как?! – Старуха даже задохнулась. – Да ты что – одурела?! Кто тут не умеет?! Это ты, деревня, прискакала сюда из своего сраного Пскова…
Даша громыхнула сковородой, которую отмывала металлической щеткой, и сверкнула на старуху глазами.
– Хватит, Настасья Филипповна! Мне неохота с вами ругаться всякий раз, когда я уезжаю. Если не можете обойтись без прислуги – наймите.
– На-нять?! – проскандировала старуха, трагически воздевая руки к закопченному потолку с отваливающейся штукатуркой. – А на какие шиши такие?! У меня-то нет такого хахаля богатого, как у тебя, прошмандовка!
– За оскорбление личности могу вас по статье притянуть, – хладнокровно отвечала Даша. Как-никак, а кухонные перепалки с Настасьей Филипповной хорошо ее закаляли, и иной раз казалось, что теперь ей ничего не страшно. В какой-то мере это даже помогало в жизни.
«Но как бы я хотела, чтобы такой опыт мне никогда не пригодился! – вздохнула она про себя. – А то не заметишь, как сама стервой станешь…»
– Скажешь тоже! Прислуга! – продолжала проповедовать Настасья Филипповна.. – Это ты, что ли, прислуга?! Пальцы вон какие белые!
– Уймитесь! – громко приказала Даша, и та, как ни странно, унялась. Причину этого послушания Даша сразу определила – ведь старуха даже не успела выяснить, куда отправляется ее соседка в такое необычное время. И точно – последовал вопрос:
– К мамочке поедешь?
Теперь ее голос звучал слаще некуда – прямо патока с медом. Даша поморщилась. Ей гораздо больше претили такие подхалимские подходцы Настасьи Филипповны, чем ее прямое хамство.
– Нет.
Старуха всполошилась:
– Нет?! А куда?!
– В санаторий. Почки лечить.
– Почки? – немедленно позавидовала та. – А у меня почки который год не действуют, прямо хоть помирай… Мочу гоню, гоню… Вчера два ведра выгнала… И все не помогает! Опять пухну и пухну… А тебе – молодой, здоровой – путевку дали! Ничего себе! Все вы, доктора, продажные… Вот были бы у меня деньги…
И она завела бесконечную песню, впрочем не слишком агрессивную. Даша слушала ее вполуха. За это время она перемыла всю накопившуюся посуду, протерла на кухне белый кафельный пол еще царской кладки. Девушка уже собралась вынести переполненное мусорное ведро, как вдруг вспомнила предупреждение Игоря Вадимовича и отменила это решение.
Настасья Филипповна, критически следившая за наведением порядка, немедленно отметила это:
– Даш, а ведро-то?
– А ведро – ваш сын вынесет, – ответила она и поспешно удалилась с кухни под фанфары разъяренной старухи.
А вечером того же дня Даша вошла в холл клуба и поставила на пол сумку. Как и прежде, Игорь Вадимович довез ее сюда на своей машине, все время чутко следя, не появится ли их преследователь. Преследователь не появился, и Даша даже расстроилась – ей очень хотелось увидеть его настоящее лицо хоть краем глаза. А кроме того, она могла бы остерегаться его машины, если бы знала, какая та из себя.
Игорь Вадимович по дороге показал ей «Жигули» такой же модели, что и у следившего за ней человека, но сказал, что у тех был цвет совсем другой. Так что толку вышло мало, тем более что девушка совершенно не разбиралась в машинах.
Расстались они очень холодно – Даша пожелала ему счастливого пути и поволокла свою сумку по заснеженной тропинке, не оборачиваясь и даже не давая себе труда проверить: уехал ли он или стоит все
