спичкой. Она двигалась механически, вряд ли сознавая, что делает. Но когда следователь обратился к ней с просьбой припомнить адреса всех родственников и московских подруг Вики, та резко повернулась. Спички упали на пол и рассыпались.
– Вика не могла этого сделать, – процедила она.
– Возможно. Но теперь, Марина Павловна, придется это доказывать, – твердо сказал следователь. – Кроме того, она важный свидетель. Давайте начнем с самого простого. Старшая дочь жила отдельно?
Та кивнула.
– Дайте для начала адрес ее московской квартиры.
…Следователь нажимал звонок. Он слышал, как тот цокает и заливается соловьем, но ему никто не открывал. В замочной скважине было темно, ключ изнутри не торчал. Но счетчик на приборном щитке вертелся – причем довольно быстро. В квартире кто-то был, во всяком случае, в ней в данную минуту пользовались бытовой техникой. Следователь переглянулся с помощником:
– Открываем?
Тот достал ключи. Их дала Марина Павловна.
Но она уверяла, что в квартире сейчас никого нет.
Ей ли не знать! Сразу после разговора с Романом она позвонила на квартиру по телефону. Звонила несколько раз. Никто не брал трубку. Ни разу. Она хотела поехать с ними, но ее удержали. Сейчас куда разумнее будет остаться и присматривать за больным мужем. И эта обычно самоуверенная женщина была так пришиблена, что даже не возразила.
В прихожей было темно и пахло, как в бане, теплой сыростью. Слабый голубой свет пробивался только из-за одной двери. Но это был скорее свет экрана телевизора, чем лампы. Когда мужчины заглянули туда, они увидели обитательницу квартиры.
Та лежала на диване, подложив под спину подушку, заложив руки за голову, и смотрела какой-то фильм, почти полностью убрав звук. Следователь протянул руку и включил свет.
Женщина не пошевелилась. Она продолжала смотреть фильм, хотя ничего захватывающего на экране в этот миг не происходило. Ее худая смуглая рука, заброшенная за голову, была неподвижна. На тумбочке рядом с диваном стояла большая кожаная сумка. Помощник следователя пытался привести в себя женщину, следователь, ни к чему не прикасаясь, рассматривал предметы на тумбочке. Пузырек из-под лекарства – уже знакомый следователю, пустой, как и в случае с Васильковской. Развернутая глянцевая книжечка – билет на самолет компании «Люфтганза», просроченный, на восемнадцатое ноября. Несколько тетрадных листов в клеточку, аккуратно сложенных пополам. Он взял их, развернул и больше ничего уже не видел и не слышал. Письменные показания на семи листах – даты, факты, имена… Только начинались они почему-то с двенадцатого июля семьдесят шестого года.
– Я вызову «скорую», – сказал помощник, бросив попытки привести Мухину в чувство.
Следователь едва оторвался от чтения показаний и, бросив на женщину косой взгляд, приказал:
– Вызови сюда всю группу. И «скорую» тоже.
Только боюсь, что уже поздно. Она написала в конце не только число, но и время, когда приняла лекарство – почти четыре часа назад. Педантичная дама!
Он раскрыл сумку и заглянул туда. Вдохнул запах сладких, приторных духов, от которых сразу заболела голова. Вытянул какую-то грязноватую розовую тряпицу. Оказалось, что это купальник. Следователь недоуменно его повертел и отложил в сторону. Вынул из сумки яркий газовый баллончик.
– Точно такой же, – сказал он, дерзка баллончик за донышко и крышку, поворачивая его к свету. – Проверьте – есть ли на ней краска…
Он совсем забыл, что говорит не с экспертом, но помощник его прекрасно понял.
– Подумать только! – с театральным негодованием говорила Юлия Борисовна, вытряхивая из бутылки последние капли коньяка. – Я ведь прекрасно помню эту девочку… Такая худенькая, скромная… Ну, сказала я сто лет назад, что не получится из нее второй Серебряковой, и что теперь?
Какая подлость, какая низость… Сашенька, почему ты не пьешь?
Девушка покачала головой и подальше отодвинула свою нетронутую рюмку. Она бы никогда не пришла к своей бывшей преподавательнице, но та сама ей позвонила, чтобы сообщить, что ее полностью реабилитировали. И так настойчиво приглашала, что Саша просто не смогла отвертеться. Пришлось приехать, иначе Юлия Борисовна грозила явиться к ней сама.
– А ты поверила, что я скупаю краденое? – рассмеялась Юлия Борисовна. Она очень оживилась, и немудрено – почти все, что оставалось в бутылке, выпила она сама. – Впрочем, я тебя не виню.
Любой бы поверил. Только очень горько, Сашенька, что собственные ученики так с тобой поступают.
Неужели я и тебя чем-то обидела?
– Нет, что вы, – пробормотала девушка. – Вы уж меня простите. Но когда я увидела эти картины…
– Понимаю, – слезливо ответила та. – Я сама была потрясена. И муж тоже. Он с самого начала хотел, чтобы я вернула эти картины продавцу. Но где мне было его найти?
Саша гладила серого кота. От пережитых волнений он сильно похудел, но сейчас ему передалось мирное настроение хозяйки, и кот громко мурлыкал.
– Мне так повезло, что эта несчастная написала перед смертью записку, – продолжала исповедоваться Юлия Борисовна. – Подумать только! Она прямо пишет, что виновницей всех своих неудач считает меня! Я, дескать, первая выбила у нее почву из-под ног, лишила надежды. Нет, дорогая, если ты ничтожество – ты им останешься на всю жизнь, причем без посторонней помощи! Нечего винить других в собственной бездарности! Так-то!
Саша подняла на нее глаза, продолжая поглаживать кота, сказала:
– Меня ведь тоже вызывали, делали очную ставку с Денисом Григорьевичем. Я сама до сих пор опомниться не могу. Получилось, что я оказала ей такую услугу! Уничтожила на картине колодец… Знаете, я до сих пор боюсь кисти в руки брать. Мне все время кажется, что я сделаю что-то не то.
Юлия Борисовна только отмахнулась:
– Это пройдет. Кто из реставраторов, даже профессионалов, не зажаривал картину? У всех бывало.
Ты лучше расскажи, как у тебя дела. Что-нибудь выставляешь?
Саша не успела ответить, что дела по-прежнему неважные. В прихожей раздалось щелканье замка, потом чьи-то быстрые шаги… Юлия Борисовна напряглась и с каким-то странным видом обернулась к двери. В комнату заглянул молодой человек в теплой синей куртке:
– Юль, представь, я только что купил… Ой, извини…
Он увидел Сашу. Юлия Борисовна встала, оправила свой серебристый, молодежного покроя пиджак И фальшиво бодро сказала:
– Ну, наконец-то познакомитесь. Это вот Саша, моя старая ученица. – Она как-то особенно нажала на слово «старая», так что Саша едва не почувствовала себя ее ровесницей. – А это Дима.
Тот улыбнулся, подошел к Саше и чмокнул ей ручку. Губы у него были мягкие, нежные, глаза – невероятно фиалкового цвета. Юлия Борисовна быстро менялась в лице – любезная улыбка сползала, она едва владела собой.
– Очень приятно, – сказал Дима.
– Мне тоже. – Саша видела, что он едва ли не моложе ее. Сколько ему могло быть лет? Двадцать два? Двадцать пять? Она знала, что детей у Юлии Борисовны нет. Оставался только один вариант – это ее супруг.
– Ты меня кормить будешь? – Парень обернулся к Юлии Борисовне. Та суетливо убирала со стола пустую бутылку, рюмки, лимон… Саша стала прощаться.
Уже на лестнице, ожидая лифт, она заулыбалась.
«Так вот почему она его прятала! Вот откуда придирки, нотации, что нехорошо уводить чужих мужей… Конечно, любая молодая девушка – это страшная угроза. Боже мой, я приняла этого мальчика за убийцу!» За дверью квартиры, откуда она только что вышла, между тем разгорался скандал.
Кричала Юлия Борисовна, кричал Дима. Саша узнавала этот крик – юноша, несмотря на свою нежную, розово-фиалковую красоту, обладал сильным и авторитетным голосом.
Она поехала домой. По дороге зашла в магазин, купила хлеба и молока. Федор еще не вернулся.
Саша достала из морозилки рыбу, положила ее в раковину" поставила на плиту чайник. Стоило ей
