из-за твоей неземной красоты? Дура! Ты в зеркало хоть раз смотрелась? Он зарится на квартиру! Хочет увеличить жилплощадь! Может, он и квартиру ограбил, а? Там же сплошное отребье, нас все ненавидят! Кто это, говори!
Таня вскочила и в сердцах плюнула на пол. Это было страшным преступлением, мать была поборницей почти стерильной чистоты. Но девочка просто не смогла удержаться:
– У тебя один разговор! Никто никого не любит, все зарятся на жилплощадь!
– Это ты на что намекаешь?!
– Да на Ольгу! Ты ее грязью поливаешь, будто она захапала папину квартиру, а сама-то отсудила у нее шесть тысяч! – Она сжала кулаки. Таню понесло, и она не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. – И вовсе ты на них права не имела, я же слышала, как ты с адвокатом совещалась! Все думала, как бы ее поддеть, какие законы найти! Кто из вас хапуга – ты или она?!
На Ирину налетел разъяренный вихрь – такого оскорбления она, разумеется, не снесла. Несколько звонких, но не особенно болезненных пощечин Таня перенесла с привычной выдержкой. Но когда мать попыталась ее отшлепать, как маленькую, девочка вырвалась и перехватила ее руку:
– Не смей! А то сама получишь!
– Ты что?! Сдурела, сволочь?!
Они стояли друг против друга, задыхаясь, сцепившись горящими взглядами, и были в этот момент удивительно похожи. Таня вдруг поняла, что стала выше матери. Не намного, пожалуй, но все-таки выше! Она отпустила ее руку и торжественно заявила:
– Я взрослая, поняла? И если даже у меня появится любовник, сама решу, знакомить вас или нет. А теперь иди отсюда. И не смей меня больше бить, никогда! Предупреждаю, получишь сдачи!
Сбитая с толку Ирина с трудом обрела дар речи. Она пролепетала что-то о том, что она мать, что она рожала ее в страшных муках, кормила, растила, но девочка безжалостно оборвала ее. Да и правду сказать, ей до смерти надоел этот монолог о трудных родах, который мать читала при каждом удобном и неудобном случае, повторяя все те же заезженные, утратившие смысл выражения.
– Если бы я знала, что у меня будет такая мать, я бы повесилась у тебя в животе, на пуповине!
Таня поняла, что поразила заветную цель, почувствовала это еще до того, как заговорила. Мать как будто уменьшилась, съежилась на глазах. Стала старой и очень некрасивой. И удивительно, ничего не ответила. Таня ждала продолжения, рассчитывала даже на новую драку, заранее сжимала кулаки. Но мать как-то угловато, неловко повернулась и тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Таня ошеломленно смотрела ей вслед. И вдруг ей стало так страшно, что девочка укусила кулак. Она это сказала? Действительно сказала такое? И что всего ужасней, ничего не услышала в ответ! Мать, которая ни от кого не терпела малейшего упрека, наказывала даже намек на неповиновение, вышла из комнаты молча!
Девочка почувствовала боль и увидела на костяшках пальцев белые следы зубов. Тихонько присела на постель. Ее колотила мелкая быстрая дрожь. Она сама не помнила, сколько лет подряд мечтала взять верх над матерью, пусть не сразу, не с одной попытки, но когда-нибудь… И вот это случилось – и ей было не радостно, а так жутко, что она боялась даже тишины, воцарившейся в квартире. Боялась еще больше, чем всю жизнь боялась матери. Если бы ей сказали, что она боится уже не матери, а себя, потому что стала наконец очень похожа на свою мучительницу, Таня ни за что бы этому не поверила.
Ольга никогда не ощущала свою слабость так остро, как теперь, когда рядом был Илья. «Похоже, он не шутил, когда сказал, что ему нравятся слабые женщины, – думала она. – Что бы я без него делала? А ведь так хорошо ничего не решать… Не метаться. Почти не думать!»
Вторник они провели в изнурительных разъездах по городу: сперва оформляли документы, меняли справку из милиции на свидетельство о смерти. Потом отправились на кладбище, где были похоронены родители Виталия. Там Ольга с ужасом поняла, что без денег и думать было нечего положить покойного мужа в могилу к его родителям. Кладбище не было очень старым, но все-таки считалось престижным, в отличие от новых, удаленных, неудобных и неуютных.
– Выбирай венки, – приказал Илья, направив ее в сторону какой-то невзрачной будки. – Присмотрись, какие там модели, ленты… Ну, не знаю, тебе покажут. Я пойду договариваться насчет места, рыть нужно уже сейчас.
Венки, или, как выразился Илья, «модели», показывала симпатичная блондинка совсем не похоронного вида, на ее щеках цвели розы, волосы благоухали жасмином – сама весна! Она говорила сочувственно, но деловито. Цены показались Ольге несообразными с качеством цветов. Даже при ее достаточно высокой зарплате в лицее она бы не могла себе позволить именно то, что ей приглянулось. Опять выручил Илья. Он вскоре вернулся, приказал Ольге пошевеливаться с выбором, подписал квитанции, расплатился. Вывел Ольгу на воздух:
– Обо всем договорились. Ну и жуки тут сидят! Черви могильные, наживаются на чужом горе. И так вежливо, с улыбочками! Сложность, понимаешь, в том, что его родителей хоронили только в прошлом году, а такие свежие могилы не трогают. Есть санитарные нормы, оказывается.
– Разрешили или нет?!
Он с грустной улыбкой похлопал себя по карману:
– Еще бы не разрешили. Интересно, сколько они тут зарабатывают в год на таких разрешениях? Хотя не думай об этом. Завтра все будет позади. Пойдем посмотрим…
Ольга не любила кладбища, не понимала, что многие люди находят в их «задумчивой прелести». Ей казались надуманными романтические элегии, посвященные надгробиям, дорогим могилам и прочим красивым атрибутам смерти.
– Это больше всего похоже на рынок, – сказала она, идя вслед за Ильей по узкой аллейке к дальним участкам.
Тот обернулся:
– Что, Олюшка?
– Говорю, что кладбище похоже на рынок, где торгуют мертвецами. Смотри, чем не прилавки? – Она обвела рукой оградки. – Вывески, цифры, цветы… Разукрасили, кто во что горазд. Зачем? Покойникам это не нужно, значит, стараются для себя? И для тех могильных червей в конторе?
Илья даже остановился. Ольга увидела у него в глазах нечто вроде испуга.
– Ну ты скажешь тоже, – после паузы пробормотал он. – Как-то не в твоем духе прозвучало!
– Цинично?
– Да…
– А то, что именно ты помогаешь мне хоронить мужа, – не цинизм?
Он пожал плечами и резонно ответил, что больше ей помочь некому, а он друзей в беде не бросает. Ольга взяла его под руку:
– Не слушай меня, ладно? Просто я ненавижу кладбища. Не знаю, куда себя деть, что сказать. Если бы я завтра могла прогулять!
Они дошли почти до конца аллеи, Ольга уже видела вдали край знакомой оградки, когда Илья задумчиво, очень буднично сказал, что она вполне может не идти на похороны.
– А люди что скажут? – так же спокойно спросила она.
– Тебе не все равно?
– Что же получится – я не пойду, а вот Ирина наверняка будет! И дочь приведет. Что ты, такой антураж для скандала не часто попадается! Будет кричать на всю округу.
– Я о ней позабочусь, – пообещал Илья. – Заткну этой стерве рот, пусть хотя бы смерть уважает! А ты можешь попросту «заболеть». Скажем гостям: переживаешь, мучаешься депрессией, сердечные приступы одолели…
Она покачала головой:
– Брось! Я же не школьница, чтобы пускаться на такие уловки. Тем более ты прав, осталось потерпеть совсем немного. Будем надеяться, что Ирину я больше не увижу. Ну вот…
Ольга положила руку на край оградки. Покрашено было наспех, краска кое-где пошла трещинами, проржавела. На скромном сером памятнике было две фотографии, два имени. Она вспомнила: когда хоронили отца, мать Виталия твердо попросила оставить на камне место для ее снимка.
– Как все безобразно получилось. – Ольга смотрела на фотографии. Эти лица не успели стать для нее
