— Нужно, чтобы я ответил прямо здесь? Может, лучше в дороге?
— Но ведь ты сам…
— Тсс! — Юджин приложил палец к губам, потом показал на зеркальце. — Посмотри…
Грязно-белый «рено» лихо развернулся, выпустил в морозный воздух синевато-сизое облачко дыма и исчез за углом.
— Витяня времени не теряет, — с горечью пробормотала я.
— И правильно делает, — Юджин рывком сдернул «фольксваген» с места. — Все грехи надо оставлять в старом году…
35
Волендам. Бар «Крокет»
Сыны туманного Альбиона, попав в это уютное пристанище для холостяков, обшитое полированным тесом и уставленное пузатыми бочками с могучими медными кранами, назвали бы его пабом. Я же, с моим безошибочным чутьем уроженки пролетарского квартала Мытищ, определила, едва переступив порог, что нахожусь в классической, но очень чистой пивнушке.
Лицо Юджина выглядело еще более красноречиво, чем советское объявление новейших времен: «Граждане! Администрация гастронома приносит вам извинения за доставленные неудобства!»
— Это судьба, Вэл! — он развел руками и кивнул на старинные настенные часы, украшавшие полированные стеллажи с бутылками. — До полночи — минута!
Не раздеваясь, мы взобрались на высокие деревянные табуреты.
— Два бокала шампанского, — бросил Юджин худому, как студентка хореографического училища, бармену.
— Простите… — как это нередко случается, бармен-балерина обладал басом регента Александро- Невской лавры. — Мы не держим шампанского.
— А что вы тут держите? — поинтересовался Юджин, тоскливо наблюдая за последним в уходящем году оборотом секундной стрелки.
— Пиво, эль, джин, виски, перно, пастис, шерри, кьянти…
— Ты с ума сошел? — шепнула я по-русски. — Он же будет зачитывать свой репертуар два часа!
— А я не могу чокаться с любимой девушкой пивными кружками, да еще на Новый год! — огрызнулся Юджин, одновременно слушая отчетный доклад бармена и не сводя глаз с часов за его спиной.
— …вермут, темный портер, мартини, сливовица, токай, сакэ, фернет-бранка…
— Водка есть?! — выкрикнула я в последней надежде хоть чем-то ощутимым встретить Новый год.
— Конечно, мэм! — ответил бармен и тут же продолжил: — «Петровская», «Смирнофф», «Старка», «Казачья», «Русская», «Польская»…
— Две водки! — быстро сказал Юджин.
— Какой?
— Все равно!
— Со льдом?
— Да хоть с кетчупом, только побыстрее!
— С кетчупом? — бармен удивленно уставился на моего спутника. — Первый раз слышу. Это какой-то новый вариант «кровавой Мэри»?
— Я пошутил, — отчаявшимся голосом признался Юджин.
— Тогда со льдом, сэр?
— Да.
— Момент!
Бармен нырнул куда-то под стойку и в этот момент часы издали странный звук, похожий на кашель старого астматика, не глотнувшего вовремя свою таблетку.
— Ваша водка! — пробасил бармен, поставив перед нами два толстых стакана, на самом дне которых поблескивала вокруг огромных кубиков льда прозрачная жидкость.
Часы продолжали надсадно кашлять. За нашими спинами гремела нестройная, пронизанная алкогольными парами, мужская многоголосица на суровом, как неструганная табуретка, голландском наречии.
— Пожелай мне что-нибудь, — попросила я. — Пока эти часы окончательно не развалились.
— Сейчас… — Юджин вертел в руках стакан.
— Ну!
— Я хочу, чтобы мы всегда жили вместе… — Юджин заискивающе посмотрел мне в глаза. — Нормально?
— Потрясающе! Скажи еще что-нибудь умное.
— Я тебя люблю!
— Я просила умное…
— Ты слишком много требуешь от меня в таком цейтноте.
— Я имею на это право — я слишком люблю тебя!
— Тогда с Новым годом, дорогая!
— С Новым годом, дорогой!..
Мы чокнулись, и я залпом опрокинула в себя обжигающую жидкость. Вероятно, от спрессованности событий и невообразимого гвалта, с которым гомонившая за нашими спинами толпа любителей пива встретила конец астматических часовых спазмов, водка сразу ударила мне в голову. «Не пей натощак! — вспомнила я один из бессмертных афоризмов моей многоопытной подруги. — Жизнь и без того тошная, не стоит добавлять свою долю». Но в тот момент мне было совсем не тошно, а наоборот — удивительно хорошо. Так хорошо, как уже давно не было. Моя бы воля — никогда бы не покидала эту пропахшую пивом и чужеземными мужиками берлогу…
— Еще по одной? — спросил Юджин.
— Такие вопросы унижают русского человека!
— Бармен, еще две водки! — распорядился Юджин и галантно протянул мне золоченую пачку «Бенсон энд Хеджес».
— Господи!.. — я знала, что просто физически не должна была захмелеть от тридцати граммов водки, разбавленной к тому же антарктической глыбой льда, и тем не менее с ужасом чувствовала приближение приступа пьяной чувствительности. В глазах стеной стояла мутная пелена с частыми ослепительными вкраплениями вертящихся и извивающихся, словно стеклянные червячки, бликов от батареи бутылок за спиной бармена, а внутри разбухало и требовательно рвалось наружу чувство какой-то неземной нежности к этому растрепанному и милому полуюноше-полумужчине, полупринцу из сказки, полуковбою из американского вестерна сороковых годов. — Ну почему именно так?! Почему все хорошее должно обязательно случиться среди этой низости и грязи? Почему не на утреннем сеансе в кино, не на вечеринке, не на картошке, не в читалке библиотеки Ленина в конце концов?!.
— Ты что-то декламируешь, Вэл?
— Ага. Сонеты Шекспира в обработке Дзержинского.
— Может, тебе нехорошо?
— А, ерунда! — я махнула рукой, чуть было не снесла со стойки тяжелую пепельницу и залпом опрокинула содержимое второго стакана. На этот раз водка уже не казалась мне такой обжигающей. Она опустилась внутрь очень мягко, как снежинка на варежку.
— Ты знаешь, что такое неологизм, Юджин?
— Разновидность чизбургера?
— Действительно не знаешь или придуриваешься?
— Побойся Бога, Вэл, я из Висконсина!
