— Почему?
— Потому что мне так очень удобно.
— Если я тебе скажу, что вышеозначенных следов нет и в помине, ты мне поверишь?
— С трудом.
— Тогда все! — Юджин шумно вздохнул и опустил меня на пол. — Открывай глаза, я хочу курить!..
Первое, что я увидела, разлепив веки, был изумительной красоты темно-вишневый буфет — сплошные переплетения тончайшей резьбы по мореному дубу, украшенные медными ручками. Окинув взглядом довольно просторную комнату с зашторенным окном, я убедилась, что антикварный буфет не был в ней инородным телом и выступал в ансамбле с такими же старинными и очень красивыми предметами мебели — трехстворчатым трюмо, секретером, диваном, двумя высокими креслами, обитыми темно- вишневым, под цвет буфета, репсом, и круглым, без скатерти, столом в центре.
Обстановка этой удивительной комнаты настолько поразила меня, что я даже не заметила, как Юджин стянул с меня пальто, усадил в кресло и куда-то исчез.
Внезапно с меня словно слетело оцепенение.
— Юджин, ты где?
— На кухне!
— Продолжай говорить — я попробую отыскать тебя по голосу…
Встав с кресла, я вышла в узкий, оклеенный темными обоями коридор, по обе стороны которого были врезаны две двери, свернула направо и увидела ярко освещенную кухню. Сомнений не было: мы находились в обычной городской квартире, скорее всего, трехкомнатной. Все в этом доме было сделано по советским стандартам — метраж, планировка, удобства… Исключение составляла, пожалуй, только старинная мебель, хотя и она меня особенно не удивляла: в старых московских, ленинградских или кишиневских квартирах дореволюционные буфеты и трельяжи тоже не были редкостью, хотя и сходили постепенно на нет под натиском современных «соцовских» мебельных гарнитуров — стандартных и малогабаритных, как типовое жилье для типовых людей с типовой зарплатой.
Юджин сидел на корточках перед распахнутым настежь холодильником и о чем-то сосредоточенно размышлял.
— Ты чего такой грустный?
— Содержимое холодильника навеяло кручину, — он почесал в затылке.
— Если ты оплакиваешь социалистическую экономику, то совершенно зря… — я подошла сзади и положила обе руки ему на плечи. — Как говорится, не хлебом единым, милый…
— О каком еще хлебе ты говоришь?! Ты только посмотри! Это же настоящий «Блумингдейл»!..
В снежно-белом зеве холодильника не было места даже для баночки с кремом — настолько он был забит всевозможными деликатесами с импортными наклейками. Я почему-то сразу вспомнила холодильник на даче-тюрьме КГБ и почувствовала, как по коже пробежал легкий озноб.
— Кто он, этот Гниличка? — как я ни старалась не выдать свое беспокойство, в моем голосе прозвучала тревога.
— Понятия не имею! — Юджин пожал плечами и вытащил похожую на утюг жестяную банку с консервированной ветчиной. — Впрочем, кто бы он ни был, я его уважаю: он не дал нам умереть с голоду.
— Юджин, а здесь вообще надежно? Ты хоть знаешь, куда привел порядочную девушку?..
— Вэл, у меня недавно, буквально на днях, была беседа с одним старым приятелем… — явно не обращая внимания на мой вопрос, Юджин вытащил из бокового отсека холодильника упаковку с яйцами и брикет масла и аккуратно уложил их рядом с ветчиной на мраморную полку у газовой плиты. — Так вот, когда он спросил, почему же я, собственно, собираюсь жениться, несмотря на холостяцкий в общем-то возраст, я честно признался, что не умею делать то, что очень люблю и от чего не могу отказаться, — яичницу с беконом…
— Свинья!
— Ты права, — он щелкнул зажигалкой и включил газ. — Я еще не пробовал бекон из говядины. Так вот, дорогая, признайся честно, ты…
— Ну хорошо, я не девушка, — пробурчала я, отпихивая его от плиты. — Хотя обстоятельства, при которых ты вырываешь у меня это признание, совершенно унизительны.
— Все-таки честность — отличительная черта русских женщин.
— Не хами!
— Ты умеешь делать яичницу с беконом?
— А ты принес бекон?
— Ну хорошо, с ветчиной!
— А что там делать?!
— Да или нет?
— Ты единственный ребенок в семье?
— Да.
— В детстве ты спал в пижаме?
— Допустим.
— Из-за тебя мама не вышла замуж во второй раз?
— Вэл, ты меня пугаешь!
— Моя подруга никогда бы за тебя не пошла.
— Почему?
— Общение с такими мужчинами, как ты, она называет: «вырванные годы».
— Так как насчет яичницы? Я почти сутки не ел.
— Будет тебе яичница. И салат. И тосты. И кофе. Все тебе будет! Но только в обмен на интервью.
— А может, потом? — он умоляюще посмотрел на меня и перевел взгляд на шипящую сковороду.
— Когда?
— Когда поедим.
— Это время уже занято.
— О’кей! Только, пожалуйста, Вэл, не задавай вопросы, на которые я не могу ответить.
— Ладно. Только и ты, милый, учти, пожалуйста: с момента, как в амстердамском аэропорту я исполнила под диктовку роль сестры милосердия, мой уровень информированности значительно возрос. Как говорят на моей любимой родине, имею допуск.
— У тебя масло сгорит, Вэл!
— Когда ты чистишь оружие, я тебе даю советы?
— Sorry, ma’am!
— Так что происходит, милый?
— Они тебя ищут…
— Об этом еще только «Правда» не писала.
— А наши хотят обменять.
— Ваши?
— Ну, не твои.
— Милый, на каком языке мы говорим?
— На русском.
— Тогда почему я ничего не понимаю?
— Потому что ты очень голодна и не хочешь себе в этом признаться.
— Не старайся казаться умнее, чем есть.
— Не буду.
— Так кто меня ищет и кто хочет обменять?
— Почитай в «Правде».
— Юджин!
