— У вас есть список экипажа, пан капитан? — спросил Вшола.
— Э-э… — замялся Ковальский.
— Почему нет? — сдвинул белесые брови Пржесмицкий.
— Видите ли… — начал было капитан, но Пржесмицкий махнул рукой:
— Ладно. Потом разберемся. Проводите нас до пирса.
— Мои люди вам не нужны, панове?
— Нет! — Пржесмицкий поднялся. — Дело тонкое, обойдемся без лишних глаз. У трапа останетесь только вы, капитан. Ясно?
— Так точно, пан майор.
— Вперед!
Спустившись, все трое сели в «татру». Словно застоявшись, мощная машина взревела и рванула с места.
Шестнадцатый пирс находился километрах в пяти от таможни. Когда машина подъехала к грязно- белому борту сухогруза, на причале не было ни души. Зимняя ночь, пронизанная мелкими снежинками, роившимися в свете двух фонарей, заволокла пирс угрюмой тьмой. Истошно кричали чайки, метавшиеся над водой, подернутой тонкой нефтяной пленкой.
Ковальский, сидевший вместе с Вшолой на заднем сиденье «татры», кашлянул.
— Приехали.
— Ну и хорошо, — отозвался Пржесмицкий. В тот же момент Вшола резким тычком буквально погрузил локоть правой руки в левый бок Ковальского. Капитан коротко вскрикнул, закатил глаза и завалился к стеклу.
Вшола взял обмякшее тело Ковальского за плечи, аккуратно прислонил его к сиденью и надвинул ему на глаза форменную фуражку с польским орлом и «крабом». Впечатление было такое, словно начальник смены, устав от служебной суеты, прикорнул на часок, разморившись, в теплом салоне автомобиля.
Пржесмицкий вытащил из плечевой кобуры черный магнум, навинтил на ствол сделанный из гофрированного железа глушитель, коротко передернул затвор и водворил оружие на место.
— Как он? — не оборачиваясь, спросил Пржесмицкий.
— В порядке, — ответил Вшола, заканчивая ту же операцию со своим пистолетом.
— Смотри в оба! — Пржесмицкий повернул голову к водителю. — Выходишь, открываешь капот и возишься. Огонь открывать только в крайнем случае.
Сигнал — как договаривались. Сверим часы. На моих — 23.52.
— О’кей!
— Если в 00.30 мы не появимся, — Пржесмицкий говорил очень тихо, не глядя на водителя, — уходи. Вопросов нет? Пошли…
17
ПНР. Порт Гдыня. Борт сухогруза «Камчатка»
— Мне необходимо переодеваться в вашем присутствии?
— Я отвернусь.
— Не боитесь получить по голове?
— В вашей каюте нет ни одного тяжелого предмета. Койка привинчена. Колющие и режущие предметы отсутствуют…
— Как в тюрьме.
— А по-вашему, вы заслуживаете лечебно-оздоровительного санатория?
— Я готова.
— Отлично! — Петр Петрович удовлетворенно оглядел меня. — Вы знаете, эта одежда вам к лицу, Валентина Васильевна. Ох, пардон, гражданка Саленко!
— Чтоб ваша дочь всю жизнь так ходила!
— Накиньте свою дубленку — и вперед!
Кагэбэшник открыл дверь и выпустил меня в коридор.
— Идете первой. Я — в двух шагах за вами. Когда дойдем, получите от меня паспорт. И без фокусов.
Наверное, я просто засиделась в каюте. Во всяком случае, поднявшись по грязным ржавеющим ступеням на верхнюю палубу, я чуть не потеряла сознание от ночного морского воздуха — крепкого, пряного, с какими-то неуловимыми примесями рыбы, снега и мазута.
— Что с вами? Почему остановились? — вякнул за моей спиной Петр Петрович.
— Дайте хоть подышать, гражданин начальник.
— Закройте пасть!
В этот момент я увидела двух мужчин, поднимавшихся по боковому трапу. Вид у них был довольно затрапезный — какие-то невыразительные плащи и дурацкие шляпы. Один из них, чернявый крепыш с плечами циркового борца, поднял голову. Наши взгляды на долю секунды встретились. И я почувствовала, как внутри у меня что-то оборвалось. Где-то я уже видела эти глаза — черные, пронзительные, глубоко упрятанные под мощные дуги бровей. Взгляд, который с равным успехом мог принадлежать налоговому инспектору, сутенеру или поэту. Недавно я уже ощущала его на себе. Но где? Когда? При каких обстоятельствах? Я попыталась вспомнить, но не смогла. В голове проносились разрозненные клочья кошмарных воспоминаний, разобраться в которых мог разве что опытный психоаналитик. И то ему пришлось бы меня сперва загипнотизировать.
Одно я знала совершенно точно: у человека на трапе не было прошлого. Он был из моей «новой» жизни. Без всякого сомнения. Где я видела его, черт возьми? И почему он оказался здесь, на отдаленном безлюдном пирсе мрачного — под стать погоде — польского порта?..
Какие-то сходные мысли мелькнули, видимо, и в голове черноглазого. Или мне это только показалось? Так или иначе, едва перехватив мой взгляд, он повернулся к своему долговязому попутчику и, не останавливаясь, что-то сказал ему.
— Быстрее!..
Последнее уже относилось прямо ко мне: Петр Петрович стиснул мою руку выше локтя с такой силой, что я чуть не вскрикнула. Со стороны, впрочем, все выглядело вполне пристойно: благообразного вида мужчина в мешковатом костюме бережно ведет женщину под локоток, чтобы она, чего доброго, не поскользнулась на заскорузлой, слегка покачивающейся палубе.
Но мне почему-то очень не хотелось тащиться в камбуз. Ну очень! Сам факт появления на трапе двух незнакомых мужчин, который я тут же связала с вынужденным переодеванием в дурацкое одеяние судовой буфетчицы и спешной переброской из моей камеры-одиночки на камбуз, вызывал какой-то странный прилив сил и даже нечто, отдаленно напоминавшее всплеск оптимизма. При том, что я все еще не могла сообразить, хорошо это или плохо. Однако — и это вполне объяснимо — любые перемены в той безрадостной и совершенно бесперспективной ситуации, в которой я очутилась, были для меня скорее добрым знаком, нежели поводом для новых тревог.
— Мне больно!
— Осторожнее, товарищ Саленко, не поскользнитесь, — пробормотал где-то у моего уха Петр Петрович, не разжимая своей цепкой клешни и абсолютно не реагируя на двух незнакомцев, которые (я видела это боковым зрением) уже поднялись на борт и о чем-то разговаривали с человеком в темно-синем бушлате, стоявшим спиной ко мне.
— Хотела бы я посмотреть в лицо настоящей Саленко, — тихо сказала я, неловко переставляя ноги через протянутый по всей палубе металлический трос с торчащей щетиной острых, словно бритва, заусенцев.
— Зачем? — не очень даже любопытствуя, поинтересовался Петр Петрович.
— Чтобы спросить, что она делала, когда ее хватали за руку подобным образом?
