У Любеньки не было матери, которая умерла года три тому назад, и всем хозяйством в доме заправляла ворчливая, старая Марфа. Домик Ермолая Антипыча разделялся на четыре небольших, уютных комнатки, из которых одна была занята кабинетом Ермолая Антипыча, в другой жила Любенька, а две последних носили громкое название гостиной и столовой, хотя могли быть названы и иначе, потому что в столовой, например, стояла кровать хозяина, а в гостиной — его длинный письменный стол.
— Вы кстати приехали, — говорила Любенька, пока я в гостиной разминал разбитые дорогой ноги.
— А что…
— Да так… Река скоро тронется, будет очень весело. Барки мимо нас побегут. Потом свой караван будем отправлять… Как же!.. Из пушки будут стрелять на берегу… Я боюсь, когда из пушки стреляют…
— А когда, Любенька, Чусовая тронется?
— С часу на час ждут… Сплавщик Илья у нас вчера чай пил и говорил, что скоро уж. Барки готовы, бурлаки собрались… Да…
Маленькая хозяйка рассказала мне последние пристанские новости, которые, главным образом, вертелись все около того же сплава.
— Снега нынче глубоки, — серьезно рассказывала Любенька, — Илья боится, как бы дружная весна не ударила… По высокой воде много барок убьется.
Девочка передавала только то, что сама слышала от других, и говорила тем языком, каким говорят только на Чусовой: «барка убьется», а не разобьется, потому что для сплавщика Ильи барка — не мертвая посудина, а живое существо: «ударит дружная весна», «снега выпали глубоки», «река тронется» и т. д.
II
Едва Марфа успела подать кипевший самовар, как в передней послышались голоса Ермолая Антипыча и сплавщика Ильи.
— У нас городской человек, папа, — докладывала Любенька, выскочив навстречу отцу.
— Мы гостям рады, — отвечал Ермолай Антипыч, появляясь в дверях.
— Здравствуйте, Ермолай Антипыч, — здоровался я, пожимая руку хозяина. — Как поживаете?
— Чего нам делается: живем с Любенькой, как чирки в болоте. А вы к нам на сплав?
— Да, хотелось бы сплыть на караване до Перми…
— Что же, доброе дело: место найдется. Вот я Сейчас же и передам вас с рук на руки Илье… Где ты, Илья?
— Я сейчас, Ермолай Антипыч, — отозвался из передней Илья, — грязищи натащил на сапогах с улицы-то, надо обтереть, а то всю горницу вашу изведу…
— Да иди, ничего: грязь не сало, — высохло, отстало…
— Нет, это уже не порядок! Как же можно… Да барышня-то меня в другой раз и не пустит в горницу.
Сплавщик Илья наконец вошел в горницу, помолился в передний угол на образ и, тряхнув подстриженными в скобку волосами, поклонился на все три стороны, хотя в горнице, кроме нас троих, никого не было. Это был небольшой, сухонький старик с козлиной, темной бородкой, вылезавшей поверх синего, сермяжного кафтана клинушком: худое, желтоватое лицо Ильи не отличалось ничем особенным, за исключением глубоко ввалившихся, необыкновенно живых серых глаз, которые смотрели на все режущим, прищуренным взглядом. Короткие, кривые ноги Ильи ступали медленно и крепко, точно шагал какой богатырь; сгорбленная спина и вытянутые, длинные руки делали его фигуру очень некрасивой на первый взгляд, но такие спины и руки бывают только у тех тружеников, которые работают, не жалея себя.
— Ну, здорово живете, — проговорил Илья, расставляя широко ноги и засовывая одну руку за красную шерстяную опояску, которою был перехвачен его синий кафтан.
— Здравствуй, Илья… Садись, так гость будешь.
Мы просидели за чаем незаметно целый час; разговор шел все время о Чусовой: когда она тронется, да как высока будет вода нынче, да не ударила бы дружная весна и т. д. — по пословице: у кого что болит, тот о том и говорит. Такие разговоры в квартире Ермолая Антипыча, вероятно, происходили последнее время изо дня в день, но они никому не надоедали, как не надоедает музыканту говорить о музыке, охотнику — об охоте, актеру — о театре. Даже Любенька не находила эти разговоры скучными и вставляла в них тоненьким голоском свое детское словечко. Илья любил «испить чайку» и пил стакан за стаканом, пока оставалась вода в самоваре, причем, как мышь, отгрызал свой кусочек сахару и постоянно стряхивал крошки с него себе в блюдечко; старая Марфа всегда сердилась на старика за его «аппекит» к чаю, потому что после господ любила сама побаловаться около самовара, а тут изволь-ка ставить для себя другой.
— В чего он только пьет, этот ваш Илья? — ворчала Марфа, сердито убирая пустой самовар со стола. — Дорвался до господского чая, рад ведро выпить.
— Теперь мы на берег сходим, — предлагал Ермолай Антипыч, обращаясь ко мне. — Вы, поди, не знаете, как и барки-то строятся?
— Нет.
— Вот Илья вам все, как по пальцам, расскажет…
Мы вышли. Весь берег Чусовой был запружен бурлаками; на мыске, где стояли магазины и совсем готовые барки, люди шевелились, как живая муравьиная куча. От домика Ермолая Антипыча до мыска было с полверсты, и мы все время шли между живыми стенами. На время сплава на чусовские пристани народ набирается со всех сторон: из ближайших уездов Пермской губернии, из Вятской, Уфимской и даже Казанской. Некоторые бурлаки приходят на сплав за целую тысячу верст. Такой дальний путь в весеннюю распутицу требует недель пять и крайне тяжело отзывается на бурлаках: испеченные на солнце лица с растрескавшейся кожей, вместо одежды — какие-то лохмотья, на ногах лапти, за плечами — рваная грязная котомка, в руках — длинная палка, — по этим признакам вы сразу отличите бурлаков из дальних мост от рабочих с пристани и ближайших заводов.
— Здорово набралось бурлачков, — говорил Илья, когда мы начали спускаться под кручу берега. — Скворцы прилетят сперва, а за ними бурлачки…
Мы спустились по глинистой дорожке на самый мысок, где по берегу разместилось десятка два совсем готовых барок.
— Вот и наши посудинки, — любовно заметил Илья, постукивая кулаком в борт одной барки, которую еще конопатили. — Так носиками и глядят в реку…
Сплавщик Илья и вообще бурлаки относятся к барке, как к живому существу, которое имеет свои достоинства и недостатки, желания и даже капризы. Одна барка «любит сваливать нос направо», другая «вертится на ходу и прижимает корму к берегу», третья «лихо разводит речную струю», но «шалит под бойцами», и т. д. Опытный сплавщик, вроде Ильи, с первого взгляда видит достоинства и недостатки каждой барки, тогда как мне они казались совершенно одинаковыми…
III
На другой день я ходил около барок, когда по всему берегу пронесся общий крик: «Вода на прибыль пошла…» Толпы народа бросились к реке. Где-то вдали слышался неясный, глухой шум.
— Это вода идет, — объяснил Илья. — Пришло, видно, времечко нашей кормилице Чусовой вскрываться… Вон как лед-то надулся! Сейчас тронется…
Вода быстро прибывала; лед отстал от берегов и дал несколько трещин. Шум усиливался, точно по реке ползло громадное животное, с подавленным шипеньем и свистом. Скоро весь лед зашевелился и образовалось несколько свежих полыней, точно льдины были разорваны какой-то сильной рукой.
— Воду из Ревдинского пруда спустили, — объяснял Ермолай Антипыч. — Чусовая иногда стоит долго, и вешняя вода может сбежать подо льдом. Чтобы взломать лед, спускают воду из Ревдинского пруда.
