шутить едем. Вот снежок выпадет, тогда мы и укатим по первопутку. Так и партия снаряжена… Всего-то, может, недельки с две и жить здесь осталось.
Последняя фраза произвела на девушку неожиданное действие. Она припала к отцу своей головкой и горько заплакала.
– Ты это о чем, глупая? – упавшим голосом спрашивал Егор Иваныч, гладя русую головку. – К весне вернемся… Ну, о чем?
– Так, тятя…
Этот прилив дочерней нежности сразу вышиб Егора Иваныча из делового настроения, и он умоляющими глазами посмотрел на мать Анфусу.
– Аннушка, ступай к себе! – строго проговорила старуха. – Нечего тебе здесь делать…
Девушка горячо обняла отца и с глухими рыданиями выбежала из комнаты. Егор Иваныч поднялся, сделал несколько шагов и, пошатываясь, остановился у окна. По его лицу градом катились слезы. Капитон все время сидел, опустив голову, и разглядел Аннушку только тогда, когда пробежала мимо него. Пред ним мелькнуло это заплаканное девичье лицо, как чудный молодой сон. Теперь Капитон смотрел с удивлением на всхлипывавшего Егора Иваныча и ничего не мог понять.
– Будет тебе блажить, Егор Иваныч! – ворчала мать Анфуса. – Слава богу, не маленький… И девку разжалобил и сам нюни распустил!
В комнате наступила неловкая пауза. Слышно было только, как вздыхал Егор Иваныч, сдерживая душившие его рыдания.
– Ведь одна она у меня… – шептал он, не поворачиваясь от окна. – Как синь порох в глазу… Еще кто знает, приведет бог свидеться либо нет… Все под богом ходим. Ну, Капитон, едем домой!
Всю дорогу Капитон молчал и только изредка встряхивал головой, точно хотел выгнать какую-то неотвязную мысль. Уже подъезжая к городу, он проговорил:
– А ведь я не знал, што у тебя есть дочь, Егор Иваныч!
– А для чего бы я жить-то стал? Для нее и в тайгу еду… Может, бог и пошлет ей счастье…
После некоторой паузы Капитон заметил:
– А зачем квасишь девку в скиту?
Егор Иваныч посмотрел на Капитона и, к удивлению, заметил на его лице то упрямое выражение, когда он говорил «не хочу». Мудреный был человек Капитон.
V
Первый снежок послужил сигналом к отъезду. Егор Иваныч в последний раз приехал в скит на Увеке. Прощание с Аннушкой было самое трогательное. Старик уже не стыдился собственных слез.
– Смотри, Анна, ежели я помру в тайге, вот тебе вторая мать, – повторил Егор Иваныч несколько раз, указывая на честную мать Анфусу. – Слушайся ее, как меня… Она худу не научит.
– Тятенька, я тогда пострижение приму… – отвечала Аннушка, заливаясь слезами. – Нечего мне в мире делать!
Потом девушка была выслана, и старики занялись серьезным разговором.
– Рассчитал тебя Лаврентий Тарасыч? – спрашивала старуха.
– Как же, рассчитал… Прислал сто рублей.
– Это за сорок-то лет службы? Ведь ты без жалованья у него служил…
– И за это спасибо. Ну, да бог с ним… Вот Капитону прислал целых три тысячи, чтобы, значит, чувствовал. Такой уж особенный человек…
– Уж через число особенный-то…
Честная мать была как-то особенно задумчива и после деловых разговоров сообщила томившую ее заботу:
– Пали из Москвы слухи, Егор Иваныч, што позорят нашу обитель никонианы. Строгости везде пошли. Головушка с плеч – вот какая забота прикачнулась.
– Никто, как бог, честная мать…
Когда Егор Иваныч зашел проститься к Густомесову, Агния Ефимовна встретила его с опухшими от слез глазами.
– О чем это ты разгоревалась так, матушка? – удивился Егор Иваныч, здороваясь.
– А уж мое дело!.. Тебя просить не буду, штоб пожалел! – отрезала Агния Ефимовна. – Ступай к слепому черту.
Сам Густомесов тоже держал себя как-то странно и все говорил о Капитоне:
– Вот как он мне поглянулся, Егор Иваныч, твой-то Капитон. Помру, пусть Агнюшка замуж за него идет… Деньги-то ведь все я ей оставлю. Пусть повеселятся да меня вспоминают… Хе-хе! У молодых-то мысли в голове, как лягушки сивчут.
– Не ладно ты говоришь, Яков Трофимыч… Только напрасно Агнию Ефимовну обижаешь.
– Я? Обижаю?.. Да ведь она меня любит, моя голубушка, а любя, все терпят. Она меня любит, Агнюшка, а я Капитона люблю. Хе-хе!..
Егор Иваныч с тяжелым чувством оставил густомесовский флигелек. Нехорошие слова говорил Яков Трофимыч и совсем не к лицу. Провожая его, Агния Ефимовна шепнула:
