– А ты бы поменьше водку-то трескал, отдохнуть бы ей дал а то ведь лица на тебе нет: все заплыло под один пузырь.
– Это от дороги, Марья Степановна… Ведь двадцать ден гнал сюды; так запаливал, в том роде, как генерал-губернатор.
За чаем Марья Степановна поведала своему Данилушке все свои огорчения и печали. Данилушка слушал, охал и в такт тяжелым вздохам Марьи Степановны качал своей победной буйной головушкой.
– А ты слышал про Сережу-то Привалова? – спрашивала Марья Степановна, когда Данилушка допивал уже третий стакан чаю.
– Нет, а што?
– Здесь он ноне живет, в Узле…
От этого известия Данилушка даже привскочил на месте и только проговорил:
– Как здесь?
– А так, приехал и живет.
– У вас-то бывает часто, поди?
– Раньше-то бывал, а вот теперь которую неделю и глаз не кажет. Не знаю уж, што с ним такое попритчилось.
– Я так полагаю, што болесть какая прикинулась, – полувопросительно заметил Данилушка.
– Может, и болесть, а может, и нет, – таинственно ответила Марья Степановна и, в свою очередь, оглядевшись кругом, рассказала Данилушке всю историю пребывания Привалова в Узле, причем, конечно, упомянула и о контрах, какие вышли у Василия Назарыча с Сережей, и закончила свой рассказ жалобами на старшую дочь, которая вся вышла в отца и, наверно, подвела какую-нибудь штуку Сереже.
От Данилушки у Марьи Степановны не было семейных тайн свой человек был в доме, да и язык крепок, – хоть топором руби, не выдаст.
– Есть причина, беспременно есть, – глубокомысленно заметил Данилушка, почесывая затылок. – Видел я даве барышню нашу – прынцесса… Хошь кому не стыдно показать: как маков цвет цветет!
– Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, – с подавленным вздохом проговорила старуха, – сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в годах, за двадцать перевалило. Мудрят с отцом-то, а вот счастья господь и не посылает… Долго ли до греха – гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну пошел.
– Ужо я схожу к нему, – задумчиво сказал Шелехов.
– Сходи, Данилушка, проведай… Мне-то неловко к нему послов посылать, а тебе за попутьем сходить.
V
Привалов по целым часам лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.
Хиония Алексеевна зорко следила за ним. Для нее было ясно, что с Приваловым случилось что-то необыкновенное, но что случилось – она не знала и терялась в тысяче предположений. Главное противоречие, сводившее ее с ума, заключалось в том, что Бахаревы ловили выгодного жениха, а выгодный жених давно таращил глаза на богатую невесту… Неужели же она отказала ему, Привалову, миллионеру? Нет, этого не могло быть! Это немыслимо… Не влюбился ли Привалов в Зосю? Нет ли у этой гордячки Nadine какой-нибудь таинственной истории, которую Привалов мог открыть как-нибудь случайно? Хиония Алексеевна напрасно билась своей остроумной головой о ту глухую стену, которую для нее представляли теперь эти ненавистные Бахаревы, Половодовы и Ляховские.
«Разве навестить Привалова под предлогом участия к его здоровью?» – думала иногда Хиония Алексеевна, но сейчас же откладывала в сторону эту вздорную мысль.
Она своими ушами слышала, что Привалов отдал Ипату категорический приказ решительно никого не принимать, даже Nicolas Веревкина. А этот дурак, Ипат, кажется, на седьмом небе в своей новой роли и с необыкновенной дерзостью отказывает всем, кто приезжает к Привалову. Заезжали Половодов, Виктор Васильич, доктор, – всем один ответ: «Барин не приказали принимать…» Виктор Васильич попробовал было силой ворваться в приваловскую половину, но дверь оказалась запертой, а Ипат вдобавок загородил ее, как медведь, своей спиной.
– Скажи своему барину, олух ты этакий, что я умер, – ругался Виктор Васильич. – Понимаешь умер?.. Так и скажи…
Nicolas Веревкин приезжал несколько раз – и совершенно безуспешно Этот никогда не терявший присутствия духа человек проговорил, обращаясь к Хионии Алексеевне, только одну фразу: «Ну, Хиония Алексеевна, только и жилец у вас… а? Уж вы не заперли ли его в своем пансионе под замок?»
Хиония Алексеевна испытывала муки человека, поджариваемого на медленном огне, но, как известно, счастливые мысли – дети именно таких безвыходных положений, поэтому в голове Хионии Алексеевны наконец мелькнула одна из таких мыслей – именно мысль послать к Привалову Виктора Николаича.
– Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, – сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. – Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
– А я-то зачем к нему пойду? – упавшим голосом проговорил Виктор Николаич.
– Как зачем? Вот мило… Снеси газеты и извинись, что раньше не догадался этого сделать… Понял?
