Семеныча самым решительным образом намеревался прекратить чинимые ими безобразия и нарушение Уголовного кодекса РФ.
АКСУ дернулся, отправляя в полет маленькие свинцовые кусочки. Стрелял прапорщик экономно, понимая, что пока патроны тратить за просто так нельзя. Несколькими одиночными он снял троих из семи. Остальные решили спастись бегством, наверняка вообразив, что это менты устроили вылазку. Сбежать он позволил только одному, и то недалеко. Затвор клацнул, патроны в магазине кончились. Семеныч выхватил собственный «макар», вскинул руку и, почти не целясь, выстрелил. Как будто ткнул указательным пальцем и при этом попал точно туда, куда хотел. Беглец упал.
– Эй, мужики! – Прапорщик поднял вверх руку с автоматом. – Свои, бля…
Дверь ОВД чуть скрипнула. В образовавшуюся щель осторожно выглянул один из коллег Семеныча, Сашка Кирьеченко. Пригляделся, не опуская ствол «ксюхи»:
– Семен, ты?
– Да я, я, епт. Слышь, Санек, пошли стволы у этих охотников соберем.
– Иду. Там никого нет больше?
– Нет тут никого, одни дохлые.
Кирьеченко нырнул назад и спустя несколько секунд появился снова. Дверь снова скрипнула, закрываясь. Семеныч матюгнулся про себя. Двери в ОВД были надежные, стальные. А он собирался тихо «вальнуть» сержанта за машиной, после чего быстренько навести порядок внутри здания. Ну да ладно. Не вышло так, выйдет эдак.
Покойников они обшмонали быстро, стараясь не обращать внимания на странный увеличивающийся шум, нараставший повсюду. Небо не спешило становиться нормальным и все так же оставалось подернутым зеленоватой пеленой. Вдобавок ко всему начал сгущаться тот самый непонятный туман, который прапорщик уже видел. И туман этот ему очень не нравился, интуитивно и на рефлексах. Что-то было в нем неправильное, он казался живым, как бы бредово это ни выглядело. Семеныч окриком поторопил сержанта, снимавшего с самого дальнего из трупаков, того самого беглеца, охотничий жилет, набитый патронами с картечью и жаканом. Заходя в двери ОВД, Семеныч не оглянулся. И потому не увидел, как туман, двигавшийся мягко и быстро, накрыл бездыханные тела. Через некоторое время в его глубине что-то зашевелилось, пытаясь встать.
Кирьеченко с лязгом задвинул засов, отгораживаясь от окружающего мира. Устало сполз по стене, вытирая пот со лба. Положил рядом четыре ствола и патронташи с жилетами. Достал из мятой пачки несколько сигарет, одну за другой. Почти все оказались сломанными. Наконец одна попалась целая, и он нервно закурил.
– Сколько вас здесь? – Семеныч тоже прислонился к стене. – А?
– Пятеро с лейтенантом. Только летеху ранили. Он как раз на улицу выполз, хотел домой дозвониться. Думал, мобильник внутри не берет. Дозвонился, елки-моталки. Не знаю, выживет или нет. Чего же такое случилось, Семен? Ничего не помню, как будто кувалдой по башке саданули. Ладно, хоть мои на югах, к теще поехали, к морю. Дела-а-а-а…
– Как сажа бела… – Кирпичников, мрачный и плотный старшина, стоявший у окна, повернулся к ним. – А ты чего один, Семеныч? Где остальные?
– Нету остальных. – Прапорщик сплюнул под ноги. – Один шею сломал, потому что за рулем был. А второму задержанный засадил нож, сука, сзади. Я и завалил его, тварь поганую, епт…
– Да? – Кирпич, как его называли за спиной сослуживцы, недоверчиво покачал головой. – Если вы куда въехали, то мне тогда непонятно, чего ты такой целый. Не подскажешь?
– Подскажу, чего ж не подсказать-то…
Семеныч кивнул. И выстрелил, мгновенно выкинув вперед руку с пистолетом. Пуля вошла старшине точно между бровей, отбросив его на стену и выбив из головы большой красноватый сгусток, шмякнувшийся о штукатурку и потекший вниз, на упавшего милиционера.
А Семеныч, нисколько не задерживаясь, тут же всадил две пули в грудь Кирьеченко, который только и успел, что удивленно открыть рот. Тот захрипел, завалился назад, выпустив на грудь карминную струю, вздрогнул несколько раз и затих.
Со стороны «дежурки» раздался топот, прапорщик схватил ближайший к нему АКСУ, тот самый, который поставил к стене уже покойный сержант, перекатился в сторону и выпустил три короткие очереди в появившуюся из прохода фигуру в сером. Фигура повалилась назад, сбивая с ног второго мента. Громко лязгнул упавший автомат. И тут у прапорщика заклинило затвор. Патрон ли был с дефектом, затвор ли был изношенным или оружие неухоженным? Не в том суть. Мелькнула мысль, что можно успеть дотянуться до одного из карабинов, и потом…
Тело прапорщика сработало само, с места совершив пружинистый прыжок. Семеныч сам не понял, как это случилось, летя из «дежурки» в сторону узкого дверного проема. Как в замедленной съемке, он видел, как расширяются глаза того, который старался успеть поднять «ксюху». Не успевал. Семеныч, распластавшись в прыжке, зарычал, вытягивая вперед закостеневшие пальцы рук, подминая жертву под себя, вбивая кончики пальцев под нижнюю челюсть и сминая там внутри что-то хрустящее и подающееся. Фонтан крови ударил ему в лицо, на миг ослепив и заставив зажмуриться, обжег горячей соленой волной и тут же стал слабее.
Прапорщик откинул в сторону еще дергающееся тело, сел и уставился на собственную руку. Покачал головой, не веря глазам. Ногой пнул первого, слабо стонавшего и пытавшегося все же дотянуться до покрытого липкой красной кашей цевья автомата. Встал и пошел в комнату дежурного по ОВД, чтобы добить последнего живого мента.
Лежащий на полу сержант Филиппов уже умирал. Пули калибра «пять – сорок пять», выпущенные Семенычым, разворотили ему грудную клетку, пробив легкие. Одна, покувыркавшись по бешеной траектории, прострелила селезенку. Молодой парень, всего двадцати трех лет от роду, понимал, что ему осталось от силы минуты полторы. Но он, хрипя и булькая пробитыми легкими, продолжал тянуться к автомату, чтобы завалить прапора, убившего своих. Филиппов смог это сделать, из последних, быстро утекающих сил нажав на курок. АКСУ гулко громыхнул в тесном коридоре, прочертив поперек широкой спины в изодранном форменном кителе алый росчерк. Семенова кинуло на колени, он рыкнул, уперся ладонями в плитку пола и не упал…
Филиппов, теряя сознание и уходя в холодную темноту, озаряемую лишь багровыми стробоскопами, понял: прапорщик перестал быть человеком. И он хватал последние разрывающиеся мгновения, в которых видел и острые костистые шипы, торчащие через прорехи кителя, и на глазах затягивающиеся отверстия от пуль, которые незадолго до этого сами вышли из ран, звякнув об пол. И когда Семеныч обернулся, оскалив ставшие очень острыми зубы, Филиппов понял, что все было зря. И что все это сон, и надо проснуться. И умер.
Прапорщик, поморщившись от боли в затянувшихся дырках, одним прыжком оказался рядом с Филипповым. Ударил его ногой, ударил сильно, почти оторвав голову от тела. Добавил еще несколько раз, вминая кости лица, разбрызгивая кровавую слизь…
В «дежурке» лежал на топчане раненый молодой лейтенант. В сознание он так и не пришел, спеленутый поперек груди бинтами, намокшими от крови. Прапорщик внимательно посмотрел на него, но не стал ничего делать. Пока летеха его не интересовал.
Нашел ключи от оружейки, халатно оставленные на столе дежурным. В груди бушевал адреналиновый пожар, заставляющий Семеныча чувствовать себя почти богом. А как же еще?! Семеныч не знал, что с ним сделала та зеленая волна, но был благодарен ей за подарки, которые она ему принесла. За выносливость, силу и то, что уберегло его от неминуемой смерти.
Для того чтобы попасть в комнату хранения оружия, нужно было пройти мимо «обезьянника». Первого и не очень большого, в котором чаще всего оказывались либо хулиганы, либо пьянчуги. Бомжей туда не помещали, чтобы не натаскать вшей. И вот возле «обезьянника» прапорщик задержался.
Трое парней в спортивном прикиде его не заинтересовали. Так же, как и парочка изрядно потрепанных, но все еще аппетитных дамочек. А вот явная малолетка с длинным рыжеватым хвостом волос, в короткой юбке, открывавшей ноги чуть не до аккуратной маленькой задницы, заставила его остановиться.
Семеныч облизнулся, ничуть не удивившись тому, что кончик языка, ставшего очень гибким, свободно прошелся по всей полосе кожи над верхней губой. Длинноногая «кобылка» вздрогнула, когда поняла, что он
