разрешению МВД. Немного старомодная вещь, но мне нравится. Хороший бой.
– А где вы научились так стрелять?
– Это еще с юности, плюс постоянная практика. В армии я десять месяцев учился в ШМАС, ну, школе младших авиационных специалистов. Получил специальность стрелка-радиста. Дальше так и пошло по жизни.
– Есть разница: стрелять по бутылкам и стрелять по людям. Понимаете, о чем я? Руга дрогнет, собьется прицел… И все это в самый неподходящий момент. Когда надо нажать на спусковой крючок и не промазать.
– Мое пребывание в армии растянулось на четыре с половиной года, – Суханов зачехлил карабин. – И не от хорошей жизни. Так сложились обстоятельства: пришлось остаться на сверхсрочную. Не так много стрелков-радистов с опытом боевых действий. И стрелял я не по бутылкам. Наш самолет дважды сбивали. Я катапультировался из горящих машин, в которых пулевые пробоины надо считать сотнями. И летел вниз на дырявом парашюте. У орден, медаль «За отвагу». А всяким там благодарностям и грамотам давно счет потерял. Хоть с сортире стены ими оклеивай. Вместо обоев. Я на всякий случай захватил наградные книжки и военный билет. Показать?
– Верю на слово. А взрывное дело?
– Ну, я несколько лет летал на Севере. Возил экспедиции геологов и геодезистов. Там чему только не научишься.
– Хорошо, пусть так, – тон Олейника сделался мягче. – Почему вы тогда не летаете, а учите в школе детишек? И инструктируете пилотов любителей в частной школе? Человек с вашим опытом и заслугами обязан летать.
Суханов открыл багажник, положил карабин, туда же забросил пластиковый ящик.
– Астма, – ответил он. – От полетов меня отстранила медицинская комиссия. Из-за этой чертовой болезни. Хотя приступы кашля случаются не так часто. Как правило, весной. Но летать с этим нельзя. Хотя я абсолютно здоровый человек, чувствую себя таким.
– Хорошо, я подумаю, – кивнул Олейник. – А теперь отвезите меня обратно.
На автомобильной стоянке возле аэродрома Олейник пересел в свою машину представительского класса и газанул с места. Зубов минуту наблюдал, как тачка выезжает через ворота и поворачивает в сторону шоссе. Потом покачал головой и исподлобья глянул на Суханова.
На следующий день Олейник позвонил Зубову.
– Ты все еще хочешь взять с собой Суханова? Если так, я не возражаю. Но остается время передумать.
Дом в тихом московском переулке встретил Девяткина неприветливо. Старуха консьержка, торчавшая в подъезде за стойкой, так долго разглядывала милицейское удостоверение, будто только вчера научилась читать, лифт не работал, а дверь в квартиру не долго открывали, хотя из-за двери слышались звуки пианино или рояля. По этому адресу последние полтора года прописана жена Леонида Зубова Надежда, но, сейчас женщины в городе нет, она в специализированном санатории где-то под Алуштой. По телефону ответила ее старшая сестра Татьяна Петровна. Она согласилась уделить майору милиции десять минут своего драгоценного времени, не больше. Дескать, сегодня она аккомпанирует известному оперному певцу на репетиции его концерта.
Когда терпение Девяткина иссякло, и он постучал ногой, звуки музыки оборвались, дверь распахнулась, и он оказался в полутемной прихожей. Миниатюрная женщина с молодым лицом и старушечьей прической: гладкие волосы собраны на затылке в пучок, говорила так тихо, что пришлось напрягать слух. Одета дамочка в темное платье с белым кружевным воротничком, и вообще похожая на учительницу младших классов, а не на продвинутого работника культуры. Она проводила гостя в кухню и, предложив из вежливости чашку чая, выразительно посмотрела на часы. Мол, время пошло, счетчик щелкает.
Девяткин коротко обрисовал ситуацию, умолчав о том, что в кабине исчезнувшего самолета находилась молодая женщина, и закончил словами:
– Мне поручили разобраться в этом деле, Татьяна Петровна, но трудно работать, когда не знаешь, что Зубов за человек. То есть, на что он способен… Ну, вы меня понимаете. Мы запросили характеристики с его прежнего места работы, собрали кое-какие документы. Но это – бумажки. Я хотел составить личное впечатление. Поговорить с его супругой. Но мне не очень везет.
– Даже не знаю, чем могу помочь. Моя сестра развелась с Леней после того, как они потерял ребенка. Вы наверное в курсе?
Девяткин молча кивнул.
– Смерть дочери разделила супругов. Надя во всем винила Леонида, хотя сама… Словом, в этом конфликте я не на стороне сестры. А потом у нее начались проблем, ну, по медицинской части. Они как раз разъехались, выменяли вот эту квартиру. Она работала в областной филармонии. Но там не хотели держать человека у которого не ладно с головой. Потом возникли денежные затруднения. Врачи не поставили внятного диагноза: психопатия, неврозы. Что-то из этой области. Но не шизофрения, то есть ничего опасного для окружающих. Моя сестра осталась очень одиноким человеком. И больным.
– Но мы хотели поговорить о Зубове, – вставил Девяткин. Отведенные на разговор десять минут уже подходили к концу, а он так ничего и не выяснил.
– Я вам и рассказываю о Зубове, – сказала Татьяна Петровна. – Немного найдется мужиков, которые будут оплачивать лечение своей бывшей супруги. Он не хотел, чтобы Надя торчала в психушках, чтобы ее пичкали копеечными психотропными препаратами, от которых натурально крыша едет и у здорового человека. Он оплачивал консультации психиатров, покупал лекарства. А я сочиняла, что это все бесплатно, мол, так положено. Или говорила, что я деньги мои. Теперь вы понимаете, что он за человек?
– То есть он нуждался в деньгах?
– Нуждался. А вы в деньгах не нуждаетесь? То-то. Поэтому не надо делать скоропалительных выводов. Наверное, вы решили, что Леня воспользовался этим самолетом в корыстных целях.
– Я пока не делал никаких выводов, – признался Девяткин. – Слишком рано их делать. Рассчитывал, что этот разговор что-то прояснит. Но десять минут – это слишком мало для такой беседы.
– Даю вам еще десять минут. Спрашивайте.
– Такой вопрос: если у Зубова были финансовые затруднения, откуда же он брал это дело, – Девяткин потер большой палец о указательный, – в смысле, откуда брал деньги, чтобы помогать бывшей жене? Я вот сунулся в стоматологическую поликлинику, меня вскрыли на двести баксов. Только так. Легко и элегантно. А тут консультации психиатров, да и хорошие лекарства у нас за «спасибо» не выдают…
– Леонид от работы не бегает, то есть не бегал. Нет, я не могу говорить о нем в прошедшем времени… Я не верю, что случилось самое страшное. Словом, он брался за все, что подворачивалось. Кроме того, продал коллекцию ценных монет, которую собирал всю жизнь. А это немаленькие деньги. Он так сказал.
– Коллекция монет? А кто покупатель?
– Этого я не знаю. Сама я зарабатываю немного. Кстати, моя сестра хорошо играет на фортепьяно. То есть, играла. Когда была здорова. У нее старинный инструмент. Теперь пианино придется продавать. М- да…
– Вы слышали такое имя: Елена Панова? Может быть, Зубов упоминал при вас? Вскользь, мимоходом? Просто вылетело слово? Подумайте.
– Нет… Что-то не припоминаю.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Неделю назад. Он пришел на вокзал, чтобы передать моей сестре кое-что в дорогу. Сунул мне в руку пакет с гостинцами и ушел.
– Он выглядел усталым, расстроенным? Что-то вам бросилось в глаза, запомнилось?
– Ничего такого. Он выглядел хорошо. Леонид всегда следил за собой. Он ходил в спортивный зал, поднимал штангу. Плавал в бассейне. Посещал тир.
– Какой тир?
– Это где такое место, где стреляют из пистолета. Все летчики, в том числе гражданские, проходят курсы стрелковой подготовки. Ну, на случай ЧП на борту самолета. Если в авиалайнере окажется преступник, террорист. Ну, летчик должен иметь под рукой оружие. И уметь им пользоваться. Разве вы этого не знали?
