бинтами. Рифат опустил плечо, сбрасывая автомат. Но не успел коснуться пальцем спускового крючка и дать очередь через переднее сидение. Он увидел глаза женщины, полные страхи и ярости. Увидел дуло пистолета и вспышку выстрела. Пуля ударила между глаз, и наступила вечная темнота.
Глава третья
Девяткин появился в пивном ресторане с получасовым опозданием, когда Олейник, ожидавший встречи за дальним столиком в углу, уже проглотил овощной салат, выпил чашку темной безвкусной жижи под названием кофе и просмотрел утреннюю газету. Заведение оказалось паршивой дырой, расположенной в полуподвале старого дома купеческой постройки, больше похожего на бомбоубежище или тюрьму. Сводчатые потолки, узкие бойницы зарешеченных окон. Бар еще не работает, ресторан открывают после шести вечера, но с утра здесь можно скоротать время за кружной пива и рыбной закуской. Посетителей всего раз два – и обчелся: командировочные из ближней гостиницы, да парочка местных потаскушек, заступивших на утреннюю вахту. Пахнет суточными щами и бочковым пивом.
Извинившись за опоздание, Девяткин присел и, поманив заспанного официанта, заказал пару бутербродов и кружку пива. Сделал жадный глоток, стер пену салфеткой и снова глотнул.
– Не рано ли начинаете? – спросил Олейник.
– Я с утра, – Девяткин щелкнул себя пальцем по горлу, выбив смачный звук, – привык немного освежаться. А сегодня еще и голова раскалывается.
Он допил пиво и, позвав официанта, заказал новую кружку. Олейник, выпивавший редко, по большим праздникам, глядел холодно, делал про себя какие-то выводы. Кажется, этот мент, жадный до денег, тупой и драчливый, ко всем своим достоинствам еще и алкаш. Он видите те ли привык освежаться. С утра пораньше заправляется пивом по самые жабры. И в таком состоянии отправляется на службу шить заказные дела и ломать бейсбольные биты о спины подозреваемых.
– Вот уж не думал, что встречусь с вами по такому случаю, – сказал Девяткин. – Еще история с самолетом не закончена. А тут адвокат такие кренделя выделывает.
– На истории с самолетом можно ставить крест, – ответил Олейник. – Тут новостей уже не появится. Если бы Зубов остался жив, он давно дал о себе знать. Жаль мужика… А денег, которые я вбухал в самолет, разве не жаль? Короче так: я подсчитал убытки и списал их.
– Но дело еще не закрыто. Мне начальство каждый день мозги вправляет. Газеты об этом пишут. Читали?
– Полная лабуда, – поморщился Олейник. – Ну, попишут еще неделю. А потом появятся другие новости. Посвежее и поинтереснее.
– Возможно, – кивнул Девяткин. – Однако я рад, что история с самолетом помогла нам свести знакомство.
– И я рад, – через силу улыбнулся Олейник. – Рувинский вчера по телефону сказал, что вы можете чем- то помочь. Я правильно понял? И хорошо… Но прежде чем мы начнем беседу, придется соблюсти некоторые меры предосторожности, – он кивнул начальнику службы охраны Алексею Озерову, сидевшему за столиком у двери. – Понимаете о чем я?
Девяткин обернулся на назад, добродушно усмехнулся и похлопал себя ладонями по груди, давая понять, что ни диктофона, ни камеры, вмонтированной в заколку галстука, на нем нет. Вот разве только тощий бумажник и грошовая самописка, купленная в магазине «Школьник».
– Я согласился встретиться на вашей территории, – покачал головой Олейник. – Ваша очередь сделать шаг навстречу. Минутное дело. Пройдите в туалет. Мой человек убедится, что все в порядке. Иначе…
– Что «иначе»?
– Разговора не получится.
– Бросьте. Даже если бы нашу беседу писали на пленку – все это туфта на постном масле, а не доказательство вашей или моей преступной деятельности. Мы можем говорить о чем угодно. Наш треп – это всего лишь набор слов. Ни один суд никогда…
– Запись разговора – это оперативный материал, но не доказательная база. С этим я согласен. Но судьи принимают такие вещи во внимание. Так сказать, держат в голове. Вчера вы сказали, что я ничем не рискую. Готов с вами поспорить. Итак: ваше решение?
Молча кивнув, Девяткин поднялся и следом за водителем отправился в туалет. Он вернулся через пару минут, пережив не слишком болезненную, но унизительную процедуру личного обыска. Сделал знак официанту и заказал еще одну кружку пива. Олейник наблюдал за Озеровым. Тот, махнув рукой, мол, все в порядке, поднялся по лестнице наверх и вышел из ресторана.
– Еще Рувинский сказал, что с вами можно иметь дело, – Олейник прикурил сигарету и стряхнул пепел в пустую чашку, потому что пепельницу на стол никто не поставил. – Я по своим каналам навел справки о ночных похождениях моего адвоката, но, честно говоря, ни фига не понял. Женщина легкого поведения, которую Михаил Семенович якобы придушил и пырнул ножом. А потом скрылся с места происшествия. Все это на него непохоже. Не его стиль. Как-то несерьезно и странно… Рувинский никогда не связывался с проститутками и вдруг среди ночи отправляется на поиски приключений. А потом хватается за нож.
– Но факты – упрямая вещь.
Девяткин коротко обрисовал ситуацию, особо отметив, что на руках следствия неоспоримые прямые доказательства, от которых будет очень сложно отпереться, даже если нанять пяток лучших в городе адвокатов с астрономическими гонорарами. Обвинение Рувинскому будет предъявлено не сегодня, так завтра. И вытащить его из этого дерьма – задача чертовски трудная. Если не сказать – невозможная.
Со свидетелями обвинения, гражданами Говоровым и Марчуком, договориться можно. Люди они, так сказать, из интеллигентов, не слишком обеспеченные. Один – кандидат наук, заведует лабораторией научно-исследовательского института, другой осветитель на киностудии. У Говорова две дочери учатся в частных вузах, плату за обучения повысили с этого семестра, и бедолага не может вписаться в семейный бюджет. А Марчуку деньги еще нужнее: больная мать живет на импортных лекарствах. Некоторая сумма наличными, и эти люди смогут запутаться в своих показаниях или что-то забыть.
Труднее с доказательствами, собранными следствием. Их из дела не выкинешь. Тут грошовыми подачками не обойдешься, потому что придется выходить на людей в прокуратуре, искать с ними общий язык и, разумеется, платить. Кроме того, следователь Кобзев, который занимается делом Рувинского, – человек жесткий, не склонный к компромиссам. Служака и педант. Недавно его перевели в главк из области, поэтому он роет носом землю, боится проколоться даже в мелочи. Словом, это крепкий орешек. Купить можно любого мента, но этот будет стоить недешево.
Олейник внимательно выслушал собеседника и спросил:
– Как по-вашему, в какую сумму мне вылезет вытащить Михаила Семеновича? Сколько получится на круг? Хотя бы приблизительно.
Девяткин вытащил из пластикового стаканчика салфетку, нарисовал на ней несколько цифр и передвинул бумажку на противоположный край стола. Олейник округлил глаза и присвистнул. Он хотел сказать вслух: «Тогда лучше пусть сидит. На зоне у него будет хороший подогрев». Но сказал совсем другие слова:
– Трудновато будет наскрести такую сумму. Как вы понимаете, деньги у меня не в сейфе пылятся. Все вложено в дело.
– Понимаю, что трудно, – кивнул Девяткин. – Так что ему передать?
– Передайте привет. И мои соболезнования. Пусть держится и не вешает носа. Скажите, что я помню о нем и сделаю все, что в моих силах. Но сразу, вот здесь, в эту минуту, дать ответ не готов. Я рассчитывал на другие деньги.
Олейник подумал, что у мента разыгрался какой-то нечеловеческий звериный аппетит, Девяткин просто потерял чувство реальности. Набраться наглости и спросить такие деньги. После этого он просто сумасшедший, законченный идиот, которого надо на казенной машине отвезти не на Петровку, а в желтый дом, в отдельный бокс закрытой психушки. Неужели этот майор всерьез думает, что Олейник готов выложить такие бабки за свободу хорошего парня Миши Рувинского? Существует некий негласный прейскурант, расценки на такого рода услуги. Сколько стоит прекратить уголовное дело об убийстве какой-то жалкой потаскушки, Олейник себе смутно представляет. Впечатление такое, что Миша не шлюху зарезал, а министра федерального правительства пришил. И сделал это с особой жестокостью. Но откуда взялась цифра на салфетке? Почему Девяткин сам устанавливает беспредельные цены? Господи, какой он все-таки
