XV
Племя скоро почувствовало, что значит попасть в руки такого гневно-терпеливого мастера, как Моисей, несущего ответственность перед Господом, и сообразило, что противоестественное Моисеево наставление — ни единым криком радости не радоваться гибели врага в пучине моря — было лишь началом, но началом многообещающим, заходящим далеко в глубь области чистоты и святости, началом, уже несущим в себе множество предварительных условий, которые должны были исполниться для того, чтобы человек не воспринимал более подобное требование как нечто совершенно противоестественное. Как это все происходило в гуще темной толпы, и сколь грубым была она сырьем — сырьем из плоти и крови, не ведающим простейших понятий чистоты и святости, — и как Моисей с самого начала втолковывал ей основы основ, явствует из скупых предписаний, с которыми он приступил к делу, обламывая и долбя свой материал — отнюдь не к удовольствию последнего: неотесанный чурбан не бывает на стороне мастера, он всегда против него, и как раз основы основ, придающие первую, самую приблизительную форму, кажутся ему особенно противоестественными.
Моисей был всегда среди них — то там, то здесь, то в одном, то в другом стане — со своими колючими глазами и проломленным носом, он потрясал кулаками на широких запястьях и порицал, критиковал, переворачивал и устраивал заново их бытие, поносил, исправлял и очищал, причем пробным камнем у него всегда была незримость Бога, Иеговы, который вывел их из Египта, дабы сделать своим народом, и хотел, чтобы они были святы, как свят он, Незримый. Но пока они были всего лишь подлым сбродом, не более, о чем свидетельствовало хотя бы то, что они опорожняли желудок прямо в стане, где случится. Это был срам, и это была зараза. Пусть будет у тебя особое место за станом; туда и выходи за нуждой, ты понял меня? И пусть будет у тебя лопатка, ею ты выроешь ямку, прежде чем сесть; а когда поднимешься — засыпь эту ямку, ибо Господь, Бог твой, ходит по твоему стану, и потому да будет он святым станом, а это значит — опрятным, чтобы Бог не зажимал носа и не отворачивался от тебя. Ибо святость начинается с опрятности, и эта чистота, грубо говоря, есть грубая основа всяческой чистоты. Ты постиг это, Ахиман, и ты, женщина Ноэми? В следующий раз я хочу видеть у каждого лопатку, а если не увижу — да придет на вас Ангел- губитель!
Будь опрятен и часто омывайся проточной водой здоровья ради; ибо без здоровья нет чистоты и святости; болезнь нечиста. А если ты полагаешь, что подлость здоровее, нежели опрятный обычай, то ты — слабоумный, и тебя поразят желтуха, волчье мясо и шишки египетские! Если ты не приучишь себя к опрятности, то появится черная злая оспа, и зародыши мора станут переходить от одного к другому. Учись различать меж чистотой и нечистотой, иначе не оправдаешься пред Незримым, подлым сбродом ты будешь в глазах его. А потому, если у мужчины или женщины откроется едкая проказа и дурное истечение из тела, парша или чесотка, пусть объявят их нечистыми и вышлют за стан, обособив в нечистоте, подобно тому как Господь обособил вас, чтобы вы были чисты. И все, к чему такой человек прикасался и на чем он лежал, и седло, на котором сидел он, сожгите на огне. Если же вне стана, в особом месте, сделается он чист, пусть отсчитает семь дней, дабы проверить, действительно ли он чист, и омоется с ног до головы водою, после чего может возвратиться.
Различай, говорю тебе, и будешь свят перед Богом, иначе ты не достигнешь святости, которую я хочу в тебе видеть. Ты ешь все подряд, без разбора и освящения, а это мерзость в глазах моих. Впредь одно ешь, другого не ешь, тем гордись, а того отвращайся. Ты можешь есть всякий скот, у которого раздвоены копыта и который жует жвачку, а те, что жуют жвачку, копыта же их не раздвоены, как, например, верблюд, нечисты они для вас, их не ешьте. Заметь себе: хороший верблюд, как живая тварь божия, чист, но в пищу он не годится, точь-в-точь как свинья; ее тоже не ешьте, ибо хотя копыта у нее и раздвоены, но жвачку она не жует. Итак — различайте! Всех, у кого есть плавники и чешуя в водах, ешьте, но тех, что кишат в водах без плавников и чешуи, саламандру с породою ее, — хоть и они от Бога, — бойтесь употреблять в пищу. А из птиц гнушайтесь орла, грифа, морского орла, коршуна и подобных им. И еще: всякого ворона, страуса, совы, кукушки, филина, лебедя, сыча, нетопыря, выпи, аиста, цапли и сойки, а также ласточки. Я забыл удода — от него тоже держитесь подальше. Кто станет есть ласку, мышь, жабу или ежа? Кто настолько подл, чтобы пожирать ящерицу, крота и медянку или еще кого из тех, что пресмыкаются по земле и ползают на чреве своем? Если я еще раз увижу, как ты ешь медянку, я расправлюсь с тобой так, что уже никогда больше этого не сделаешь. Правда, от медянки не умирают и для здоровья она не опасна, но это гнусность, а для вас — гнусность стократ! И падаль не ешь — это и гнусно и вредно.
Так он давал им предписания касательно еды и устанавливал ограничения в пище, но не только в пище. В похоти и любви он тоже их ограничил, ибо и здесь все у них шло как попало, на самый что ни есть подлый лад. Не прелюбодействуй, говорил он им, потому что брак — святой устав. А ты понимаешь, что это такое — «не прелюбодействуй»? Поелику свят Бог, сие означает сотни стеснений, и не только то, что не должно тебе возжелать жены ближнего своего, — это из них наименьшее. Ибо хоть ты и живешь плотью, но принес клятву Незримому, а брак есть самая суть плотской чистоты пред лицом Бога. Потому, например, не бери себе жены вместе с матерью ее — это не годится. И никогда, ни в коем случае не ложись с сестрою, дабы не видеть тебе ее срама, а ей — твоего: кровосмешение это. Не ложись с теткой твоей, это не достойно ни ее, ни тебя, страшись этого. Если женщина больна, остерегайся ее, не приближайся к ней в истечение крови ее. А если с мужчиною случится во сне нечто постыдное, нечист он будет до вечера и должен старательно омыться водою.
Я слышал, ты склоняешь свою дочь к разврату и берешь у нее деньги, что она получает за разврат? Больше этого не делай, а если будешь упорствовать, я велю побить тебя камнями. Как посмел ты возлечь с мальчиком, словно с женщиною? Пустое это, мерзость языков земли, и оба должны быть преданы смерти. И если кто смесится со скотиною, будь то мужчина или женщина, тех должно истребить совершенно — их должно удавить вместе со скотиной.
Легко себе представить, в какое замешательство привели их все эти стеснения! В конце концов им начало казаться, что, если каждому из них следовать неукоснительно, от самой жизни почти ничего не останется! С резцом ваятеля приступил он к ним, да так, что обломки полетели, и это следует понимать буквально, ибо кары, что он возлагал за самые злые нарушения своих уставов, были отнюдь не шуткой: позади его запретов стоял Иошуа со своими ангелами-губителями.
— Я Господь, Бог ваш, — говорил он, рискуя тем, что они и в самом деле станут считать его богом, — который вывел вас из Египта и отличил вас меж всеми народами. Посему и вы отличайте чистоту от нечистоты и не ходите блудно в след языков земли, но будьте святы предо мною. Ибо свят я, Господь, и отличил вас, чтобы вы были моими. Нет нечистоты хуже, как служить какому-нибудь богу, кроме меня, ибо я зовусь Ревнитель. Нет нечистоты хуже, как делать себе кумиры и изображения, — будь то изображение мужчины, или женщины, или вола, или ястреба, или рыбы, или червя, — ибо тем самым ты отпадаешь от меня, хотя бы меня самого представлял кумир твой; это все равно что спать с сестрою или смеситься со скотиной — то и другое лежит совсем рядом. Остерегайся! Я среди вас и вижу все. Кто станет блудно ходить в след богов Египта — богов-зверей[18] или богов преисподней, — тому я воздам: прогоню его в пустыню и извергну как отбросы. Точно так же поступлю я с тем, кто принесет жертву Молоху[19] (вы еще не забыли его, я знаю): если кто истребит силу свою в честь Молоха, — зло среди вас тот человек, и зло расправлюсь я с ним. А потому не сжигай в огне сына твоего или дочь по бессмысленному обычаю языков земли, не следи за полетом и криком птиц,[20] не шепчись с волшебниками, гадателями и ворожеями, не вопрошай мертвых[21] и не колдуй, призывая имя мое. Если какой-нибудь негодяй, свидетельствуя, клянется моим именем, посрамляет он имя Бога своего, истреблю того человека. А еще колдовство и мерзость языков земли — накалывать на себе письмена, сбривать брови и делать на лице надрезы в знак печали об умершем. Не потерплю и этого.
Как же велико было их замешательство! Им запрещалось даже делать траурные надрезы, им запрещалось делать татуировки. Теперь они поняли, что такое незримость Бога! Да, великим стеснением оказался завет с Иеговой. Но так как позади запретов Моисея стоял Ангель-губитель, а им не хотелось, чтобы их изгнали в пустыню, вскоре то, что он запрещал, стало представляться им ужасным; вначале — лишь из страха перед карой, но кара не замедлила отметить печатью мерзости само деяние, и мерзко становилось на душе у того, кто его совершил, хотя бы мысль о каре больше его и не тревожила.
Держи сердце свое в узде, говорил он им, и не обращай взоров на чужое достояние, ибо они легко
