не хватило воздуха.
Он держал в руке кружку для эля, из чистого серебра, по словам тети Герти, и внимательно разглядывал толстую ручку.
– «ДЖО», – вслух произнес он. – Джосайя Остин.
– Джосайя Остин? – переспросила Сирена.
– Он жил в Чарльстоне в 1700-х. При жизни особой известностью не пользовался, скорее всего, потому что его работы не продавались в других городах. Но в последние пятьдесят лет его мастерство привлекло внимание специалистов. Наверное, ваш отец об этом знал.
– Должно быть.
Брюс достал бланк и что-то на нем нацарапал.
– Я составлю каталог, чтобы вам было удобнее, – объяснил он. – Буду придерживаться текущих цен. Скажем, пять тысяч долларов.
В голове у Сирены зазвенело, и звон становился все громче по мере того, как Брюс заполнял лист. Фарфоровая ваза с цветами и птицами, которая так нравилась Сирене, оказалась походной флягой начала XVIII века работы китайских мастеров. Брюс сказал, что она превосходит по качеству девяносто девять процентов из того, что ему доводилось видеть. Два ирландских графина – бристольское стекло – стоили двадцать тысяч, потому что были единичными экземплярами. Низкая плоская стеклянная чаша с двумя ручками превратилась в «редкий сосуд для поссета XVI века». Тогда мастера впервые стали добавлять в расплавленное стекло окись свинца, чтобы стекло блестело и переливалось. Нож, вилка и ложка – XIV век, Италия… Когда Брюс написал сумму, Сирена постаралась не смотреть на нее.
Полюбившаяся Гэлламу серебряная табакерка стоила немного – всего три тысячи долларов. Сирене хотелось крикнуть, что три тысячи долларов – это невероятная цена за безделушку, которая умещается на ладони. Добравшись до золотых с эмалью часов, Брюс притих и сосредоточился. Их сделали в Женеве в 1835-м, и серия была небольшая. Швейцарская музыкальная шкатулка. Брюс долго не выпускал ее из рук, бормоча «невероятно». Сирена опять не стала глядеть, что он пишет.
Потом перед их глазами предстали шахматы ручной работы. Краска, которой были расписаны фигурки, довольно сильно поблекла. Даже тетя Герти ничего не знала о их происхождении. Брюс рассматривал фигурки так дотошно, так бережно прикасался к тонкой кожаной доске, что Сирена чуть не стонала от нетерпения.
– Это… Вы имеете представление, когда они были изготовлены?
Сирена покачала головой, которая вдруг закружилась.
– В средние века.
Сирена слышала его слова, но они казались лишенными смысла. Даже когда Брюс, понизив голос, стал рассказывать о том, как слоновую кость покрывали золотом, о фигурках, каждая из которых изображала участника знаменитой битвы, Сирена почти не слушала его. Ради всего святого, как они могли попасть к ее отцу? Пытаясь ответить на осторожные вопросы Брюса, она напрягала память, но безрезультатно. Она тогда была молоденькой девушкой и не интересовалась шахматами.
– Как много я потеряла, – прошептала она.
– Не ругайте себя. Вы же помните, когда и откуда появилось большинство предметов из коллекции вашего отца, вернее, вашей коллекции.
Он был прав. Надо было думать об этом, а не изводить себя раскаянием.
Герти правильно оценила двух мейсенских лошадок. Такие же статуэтки были проданы за шестьдесят тысяч долларов 2 октября 1969 года в Женеве. Сегодня они стоили, по крайней мере, в два раза дороже.
После этого Сирена вообще перестала слышать Брюса. Он продолжал разворачивать вещи, иногда сверялся с каталогами, которые лежали на том же столе. Каждый раз, как он делал очередную запись, Сирена старалась думать об автомобильных цепях, горячем шоколаде, о чем угодно. И о Грейндже.
Наконец Брюс встал. Он стоял в окружении вещей, каждая из которых была частью жизни ее отца. Он наклонился к ней.
– Вы хотите, чтобы я подвел итог?
Она покачала головой, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок.
– Не сейчас. У меня все это не укладывается в голове.
– Я думаю, через некоторое время уложится.
– Вам приходилось когда-нибудь заниматься этим раньше?
– Я проводил оценку нескольких частных коллекций, а однажды составлял полный каталог предметов из небольшого, но очень изысканного антикварного магазина. Но во всех этих случаях люди достаточно ясно представляли себе, сколько стоит их собственность, а вы, как я понимаю, не представляете.
Ей надо было бы отрицательно покачать головой, но она боялась, что если сделает хоть одно движение, то рухнет прямо на старый паркет.
– Я… тетя Грейнджа говорила мне, но я как-то не особенно верила. Мне казалось, что она преувеличивает. – Она нашла в себе силы встретить взгляд Брюса. – Оказывается, она не преувеличивала.
– Скорее, преуменьшала, верно?
– Да.
– Сирена, что вы собираетесь делать?
Это было нечестно. Он не имел права задавать этот вопрос.
– Я… я не знаю. Извините. – Она вцепилась в свой локоть ледяными пальцами и начала судорожно растирать его. Ей нужно было солнце… что-нибудь, чтобы унять дрожь. – Наверное, я похожа на идиотку.
– Нет, не на идиотку. На женщину, которая только что обнаружила, что она богата.
Пока Сирена ехала обратно, это слово непрерывно звучало у нее в голове. Брюс предложил, чтобы вещи пока остались в музее, где они могли храниться в нормальных условиях, и Сирена с радостью ухватилась за это предложение, потому что не могла заставить себя прикоснуться к тому, что стоило сотни тысяч долларов.
Едва войдя в дом, Сирена бросилась к бару. Она осмотрела его содержимое в поисках чего-нибудь подходящего и в конце концов остановилась на водке, потому что та почти не имела вкуса. Она как раз наливала апельсиновый сок в бокал с хорошей порцией водки, когда открылась входная дверь.
– Брюси мне звонил, – сказал Грейндж, входя в комнату и глядя на Сирену так, будто ждал от нее каких-то слов. Но она только смотрела на него, широко раскрыв глаза. Тогда он протянул руки, и она двинулась к нему навстречу, чувствуя… что?
– Что с тобой? Вид у тебя неважный. Лицо какое-то бледное
– Я и чувствую себя довольно бледно. – Ее щека прижималась к его пиджаку, и говорить было трудно.
– Но ты ведь не собираешься падать в обморок?
– В обморок?
– Да. Носом прямо в пол.
– Нет уж. –
– Я просто хотел удостовериться. – Он отстранил ее от себя, но продолжал держать за руки, пока она не перестала покачиваться. Потом он подошел к бару. Сирена не смотрела, что он выберет для себя. Ей было достаточно того, что ему, как и ей, было необходимо выпить.
– И что сказал Брюс? – наконец пришло ей в голову спросить, пока Грейндж наливал темную жидкость в низкий толстостенный стакан.
– Что ты – богатая женщина.
Сирена нашла в себе силы шагнуть в гостиную и плюхнуться на диван, прежде чем у нее подогнутся колени. Она смотрела на Грейнджа, сражаясь с туманом, застилавшим глаза.
