быть свободным — даже внутренне — под чудовищной тяжестью государства — монстра. Да, мы к этому так привыкли, что эта тяжесть кажется нам свободой. Мы ощущаем ее, только когда она чуть приподнимается с наших плеч, как только в невесомости понимаем, что такое притяжение планеты. И я думаю о миллиардах людей, вжатых в землю чудовищной тяжестью чудовищного государства. Кем бы они были, что бы они смогли, если б убрать или хотя бы ослабить этот гнет?
— Вот вы куда гнете? Ну, не знаю. Ежели эту машинку поломать, так что от нас останется? Где вы таких дураков найдете, чтоб сами захотели думать? Вот я… в первый раз пришлось, чтоб за других решать… ох, страшно! Одно дело, как у нас: машинка крутится, никто ни за что не отвечает… а если нет? Ну, подумайте! Если нет аппарата — значит, ты уже не винтик, значит, жить так, чтоб за каждый свой шаг отвечать…
Вот тут его и поймал Майх. Вошел потихоньку — Хэлан и не услышал, почувствовал, только, что кто- то есть. Ох, черт! Не дай бог, вслух говорил!
— Ну, чего прячешься? Вылезай!
— Я не прячусь, — сказал Майх. Подошел и сел рядом. — Мешать тебе не хотел.
— Чему мешать-то?
— Думать. Далеко ты от меня ушел.
— Раньше вышел, — хмуро ответил он. Сидел и без надобности пялился на стенд, будто Майх и впрямь застукал его на чем-то стыдном.
— Если темп не потеряем, закончим дней через 12. Ты рад?
— Чему?
— Что, еще сердишься?
— Детский разговор, Майх. Сержусь — не сержусь. Что, ты у меня игрушку забрал? Дело ведь не в том, драться или нет. За что драться?
Майх вдруг улыбнулся.
— А за что драться, Хэл? За жизнь — нельзя. За друзей — нельзя. За это все — нельзя. Сложновато для меня!
— Неужели?
— Ладно, — сказал Майх. Встал, прошелся по комнате, переключил что-то на стенде. — Только без подсказок, Хэл. Не люблю в конец задачника заглядывать. Значит, надо определить цель? Добраться до корабля. Спасти Лийо и помочь Николу. Все очень просто — до самого Ктена.
— А что тебе Ктен?
— То же, что и тебе, Хэл. Поворот. Только пошли мы в разные стороны. Разные задачи, понимаешь? Моя — прорваться любой ценой. Никого не жалеть. Ничего не щадить. В этой драке по-честному нельзя. Как они нас — так и мы их.
— Удобно.
— Да! — с яростью сказал Майх. — Даже слишком! Ты сравни, что ты знал, а что я. Ты в этом болоте, как рыба, а я… я чуть не спятил, когда вы меня мордой… в это!
— Ну да, конечно. Твоя правда. Извини, малыш.
— Погоди. Значит, задача: прорваться. И тут вопрос: зачем? Спасти Лийо? Невозможно. Здесь мы все трое обречены. Улететь? Ну ладно, летим. А зачем? Просить помощи? А кто мы такие, чтоб ее просить? Мы что, можем говорить за всех?
— А ты не переживай, — сказал Хэлан. — Можем и не просить.
— Тогда, выходит, твоя правда: не за что драться!
Хэлан хотел что-то сказать, но Майх не дал:
— Говорю же, погоди! Когда ты меня умыл, я сел и стал думать. Понял: слишком много нагара, пора продувать дюзы. Куда меня повело? Вроде, не ты меня, а я тебя за руки должен хватать. Понимаешь: подумал — и сам удивился. Когда узнал, что ребят убили… я ведь с ними не раз летал… крепче родства… Когда думал, что Лийо нет… когда нас гоняли, как… нет, ты пойми: будто так и должно быть. А теперь не могу. Ведь мы ни в чем не виноваты, черт побери! За что нас так? Почему нас можно убивать, Хэл? Почему можно, чтобы были и Ктен и Намрон? Почему нужен или не нужен контакт решают не ученые, а чинуши?
— Ого, сколько «почему»!
— Детские вопросы, да? Иногда полезно задавать такие вопросы. Почему, едва я родился, моя жизнь была определена? Не умом, не характером — тем, кем я родился. Почему каждый из нас должен быть подследственным и поднадзорным в собственном мире?
— Ты гляди, заметил!
— Не надо, Хэл! Просто подумал: а зачем мне куда-то лететь? Помощи просить не хочу, врать не умею, хвастать нечем. Оно конечно, поглядеть бы… знаешь, для нашего брата, космача, такой полет… Но ведь ты же не полетишь?
— Конечно, нет. У меня свой мир есть, буду я по чужим таскаться!
— Думаю: был бы Никол один… но с ним ведь Лийо, он-то может лететь — нигде нас не осрамит.
— Ох, торопишься, Майх!
— Да нет, не очень. — Поглядел на Хэлана и засмеялся: — Что, не хочешь в долю брать?
— Доля больно незавидная.
— Какая выйдет. Это ведь и мой мир, Хэл! Почему это ты можешь за него драться, а я нет?
— Характер драчливый.
— Иди ты со своим характером! — весело сказал Майх. — Куда ты без меня денешься?
— Никуда, — ответил Хэлан покорно. — Вместе и пропадем. Ты-то себе хоть эту задачку представляешь?
— Лишь бы ты ее себе представлял. Прокладывай курс, а я тебя мигом доставлю. Хоть на Ктен, хоть на Авлар…
— Хоть на тот свет. Нашел себе капитана! Первая голова…
— Ну, головы у нас будут. Целый Ктен. И люди будут.
— Целый Авлар?
— Ну, целый — не целый… Хватит меня запугивать, Хэл. Это мое право, никому его не уступлю.
— Спасибо, Майх, — тихо сказал Хэлан.
Они стояли и глядели друг на друга, и, глядя в эти спокойные, твердые глаза, он вдруг поверил — впервые — что из этого все-таки что-нибудь выйдет.
…Прилетели они без оркестра и улетали по-тихому. Все сделали, прибрали на станции, обработали бумаги консервантом и вышли налегке в блистательно-мертвый мир.
В последний раз сквозь колкие ледяные острия, сквозь текучий проблеск рыжих радуг, в последний раз по прозрачно-янтарной тропе, в последний раз под невидящим взглядом Фаранела.
«В последний раз, — высвистывает птичка в шлеме. — В последний раз, в последний раз, в последний раз». Веселенькая песня! Второй сезон, как все в последний раз.
— Майх! — просто, чтобы перебить надоедливый голосок, и без него тошно. — А может, не будет перехватчиков?
— Вряд ли. Захват бота на Тенаре, самостарт автомата на Ктене, корабли на Намроне. Цепочка ясная. Ничего Хэл, проскочим.
«Может и проскочим, — подумал он, — не привыкать. А не лежит душа переть на тот корабль. Повернуть бы — и за дело!»
Он усмехнулся: опять хитришь! Трусишь, брат. Не так страшны перехватчики и патрули — сам корабль. Это ведь слова: «чужой, чужое», говорить-то легко, а вот увидеть да почувствовать, как это: чужое, по правде чужое, не из нашего мира. Тгилом надо быть, чтоб не обделаться. И — не свернуть.
«Точка опоры»? Да, Кел, опять вы правы, черт вас побери, надоели вы мне со своей правотой! Ни черта у меня нет, кроме этого. Одно-единственное: через 20, ну, 30 лет они прилетят, и надо суметь их встретить. Что, не убеждает?
— Нет, — сказал он себе, — ни капельки.
— А это потому, что ты корабль не видел. Вот посмотришь, убедишься, что они на сто лет впереди, в сто раз сильней, улику какую-то прихватишь…
