охота, чтоб все по-старому осталось. Чтоб, значит, мясо есть, а скот не резать. И всего хуже, что там внутри, на донышке. Это с верхним-то, с осмысленным, можно бороться. А вот ежели оно внутри, пока не решится, не сложится, никак не подлезть. Только ведь нашу-то судьбу, не нам, а им решать. В полной мы их власти, а они же ко мне не за помощью пришли, не за советом, а чтоб нежеланье свое оправдать. Я это быстренько расчуял. Мне только Наставник сильно мешал. Что-то с ним неладное было, такая лютая боль, хоть криком кричи. Мне б к нему — уж не говорить! — какие разговоры! — просто душу подставить, чтоб полегчало, а я не могу, я к ним привязан, их должен слушать, потому дело-то не шуточное. — так меня надвое и раздирает.
А молчание тянется, им оно хуже, чем мне: я занят, я при своем праве, я тут обиженный, как ни верти. Если б тут Наставника не было! Держит он меня, нельзя мне вкрепкую драться, всякое мое слово не так по тем, как по нему бьет.
Ну, тут наконец Главный изволил слово молвить:
— В том, что ты сказал, есть известный смысл. Видимо, мы переоценили объем имеющейся у нас информации.
— Не объем, а качество, — отвечаю. Все, что можно было узнать, наблюдая за мной, Наставник вам дал. Просто есть принципиальная разница между поведением одного человека и поведением группы.
Тут один (я его давно приметил: как-то он посвободней прочих) будто даже обрадовался.
— Главный Координатор, — говорит, — он прав! Мы действительно постыдно не учли особенностей групповой психологии. Разумеется, — говорит, — это машинная рутина, для нас — дело далекого прошлого, но это никак не оправдывает. Можно было бы предположить, что при неразвитой социальной психологии и при отсутствии неправильного формирования социальных рефлексов отнюдь не исключена парадоксальная реакция группы на нечто новое.
Это я понял с пятого на десятое, но главное, видно, все-таки дошло, потому ответил впопад.
— Реакция, — говорю, — самая нормальная, какая и должна быть. Помниться, — говорю, — когда один из ваших, ученый между прочим, как вы говорите, личность социально зрелая, забрел сюда ненароком и меня увидел, так он чего-то за оружие схватился. А вы хотели, чтоб люди, в первый раз вас увидев, от радости прыгали?
— Он прав, Координатор, — опять говорит тот. — Мы обязаны были учитывать, что имеем дело с Разумными, а не с каким-то безличным процессом.
Чувствую — сердится Главный. И на него сердится, и на меня, и на то, что не может ответить, как ему думается. Боится, что не поймут его, осудят.
А тут Наставник вдруг голос подал.
— Дело не в его правоте, — говорит, — а в нашей. В том, что мы упорно не желаем видеть этическую окраску проблемы. А этические проблемы, — говорит, — находятся вне компетенции Совета Координаторов. А Главному это не по губе.
— Поднимать вопросы этического соответствия стоило бы только индивидууму, этичности поступков которого вне сомнений, — снова подал голос Главный.
Я чуть не вскрикнул, так больно и метко он Наставника хлестнул, прямо как по ране.
Но тот и виду не подал. Отвечает спокойно:
— В делах, касающихся интересов всего общества, интересы и поступки отдельного индивидуума всегда вторичны. Вы повторяете мою ошибку, завышая уровень своей компетентности.
А тот, что посвободнее, ему:
— Всякий вопрос, который может повлечь перестройку экономики и перераспределение ресурсов, относится к компетенции Совета Координаторов. Я считаю, что бессмысленно и даже вредно расширять инициативную группу и нарушать ее состав. Все мы заинтересованы в том, чтобы принять решение как можно скорей, пока проблема не усложнилась еще больше.
— А вы убеждены, — спрашивает Наставник, — что такое поспешное решение окажется верным? Не лучше ли, — говорит, — отложить его до тех пор, пока все выяснится окончательно?
А тот так прямо и рубанул:
— Никто из нас не хочет оказаться в твоем положении, но общество взволновано, оно требует однозначного ответа, и мы обязаны дать его как можно скорее.
— Все равно какой? — спрашиваю я. — Значит, пропади они, люди, пропадом, лишь бы вам беды не было?
— Нет, — отвечает Главный, да так поспешно! — Ты просто неверно понял слова коллеги. Мы заинтересованы в скорейшем решении проблемы исходя как из своих, так и из ваших интересов.
«Говори, — думаю, — говори. Ты б это кому другому порассказал, кто твое нутро не видит!»
А Наставник свое гнет:
— Рассмотрев произошедшее, я не считаю, что самое быстрое решение будет самым верным. По моему мнению, в этом вопросе Совет Координаторов должен передать право решения Совету Ученых.
Чувствую, кое-кто даже обрадовался, а Главный опять злится:
— Чтобы наверняка похоронить вопрос среди разговоров? Оттянуть решение до бесконечности?
А я вдруг чую: Наставник этого и хотел, угадал Наставник. Опять я чего-то не пойму, ведь еще сегодня он совсем другого хотел!
Прямо как в паутине запутался: вроде при мне говорят и вроде о моем деле, а я чую: не то! Тут за всяким словом что-то другое, такое, может, что мне ввек не понять. Зеркальная картинка: что им наши дела — темный лес, то и я, как до их отношений дойдет, колода — колодиной. Ну, я и разозлился.
— Может, хватит? — говорю. — Что мне, — говорю, — в перекорах ваших? У меня боль болит, мне не до того, кто что о ком подумает. Больно, — говорю, — вещи несоизмеримые: судьба целой цивилизации и чьи-то счеты!
Зря я так, потому Наставника опять по душе ударило. Что это нынче с ним, что внутри места нет живого?
Тут еще один из Координаторов отозвался.
— Разумный, — говорит, дело совсем не в наших счетах. Дело в том, что пока только мы одни представляем себе последствия необходимого решения. Общество требует от нас быстрого и конкретного ответа, оно озабочено судьбой Верхних Разумных, но когда наступит время неудобств и ограничений, отношение может перемениться.
— Да, — подхватывает тот, свободный. — Пойми, — говорит, — перестройка экономики — дело долгое, болезненное и, главное, необратимое. Если мы поспешим внести коррективы, а общество изменит свое отношение к проблеме, возможны очень опасные сдвиги в психологической структуре. Ты, — говорит, — видимо не можешь представить себе всей опасности рассогласования экономической и психологической структур.
— Ну и что же делать? — спрашиваю. — Наплевать на нас?
Прямо тошно мне стало: ведь он-то из них лучше всех ко мне настроен. И по Наставнику чую: все правда, что он говорит.
— Нет, — отвечает. — Просто решение должно быть обосновано безукоризненно, так, чтобы оно не оставляло никаких иных вариантов.
Знакомая песенка! Сколько это годков я ее слушаю? Что это у них за общество такое, что само ничего решить не может? Все ему надо разжевать, в рот положить, да еще и за челюсть придержать, чтоб не выплюнуло!
— Ладно, — говорю, — давайте обосновывать. Что вам для того надо?
Главный с облегчением даже:
— Нужны непосредственные наблюдения за твоими соплеменниками с тем, чтобы определить уровень и прогноз токсического воздействия как в физиологическом, так и в генетическом плане.
Все, как Наставник говорил.
— Ну что, — отвечаю, — дело нелегкое и небыстрое, а делать надо. Здесь-то, — говорю, — уж ничего не выйдет, испортили насовсем, других людей надо поискать.
Не понравилось это им чего-то.
— Что такое? — спрашиваю. — Что вам не подходит?
Главный отвечает, что эту местность, мол, они обследовали, определили уровень и состав
