обтянутую добротным пиджаком с двумя разрезами сзади. Раньше Чекову ни разу не приходилось пользоваться пистолетом. Он приобрел его без особой цели, скорее из потаенной мальчишеской страсти к оружию. Это была компактная «беретта», в магазине которой было всего четыре патрона. В глубине души Чеков не был даже уверен, что из этой штуки можно убить человека. Вернее, он не знал, хватит ли у него духу нажать на спусковой крючок. Вытянутая рука с пистолетом была просто жестом самозащиты. Чеков пытался отгородиться от того страшного, что накатывалось на него из вечерней темноты.
И тут Ложкин наконец увидел его. Он заморгал глазами и тоже вытянул руку – то ли указывая другим на Чекова, то ли моля о помощи. Люди, окружавшие Ложкина, начали оборачиваться.
В груди у Чекова будто лопнула какая-то пружина. Его всего обдало ледяным холодом. Он отшатнулся и, видя, что незнакомые люди решительно двинулись в его сторону, без раздумий выстрелил.
Он выпустил все четыре пули подряд, специально никуда не целясь, наспех, стараясь лишь выиграть время. И он никогда так и не признался себе, что первый его выстрел был направлен точно в грудь его другу Ложкину, этой размазне, этой рохле, который мог продать его в два счета, если его вовремя не остановить.
Мозг Чекова отметил автоматически, что после выстрела фигура Ложкина накренилась и стала проваливаться в тень под кирпичной стеной кладбища. Прочие участники этой сцены в одно мгновение тоже словно провалились куда-то. В воздухе растаял треск последнего выстрела.
Пистолет был пуст, путь был свободен, и Чеков побежал. Он бежал так, как не бегал никогда в жизни. Наверное, с таким результатом его запросто могли взять в олимпийскую сборную. Он как вихрь пронесся мимо кладбища, добежал до жилого квартала, нырнул во двор, выскочил с другой стороны и запрыгнул в машину, радуясь, что был настолько предусмотрителен, что оставил ее незапертой и забрал у Ложкина ключи.
Вставить ключ в замок зажигания у него получилось не сразу – сильно тряслись руки. Когда же наконец Чекову это удалось, впереди из-за угла появилась человеческая фигура, которая что есть духу неслась в его сторону.
Чеков закусил губу, завел мотор и, включив заднюю передачу, стал сдавать назад к перекрестку. Темная фигура впереди остановилась, а потом, резко изменив маршрут, бросилась бежать куда-то в сторону и пропала.
Чеков развернулся на углу, секунду подумал и направил машину в ближайший двор. Проехав между домами, он выбрался на проезд Дежнева, сразу свернул на Полярную улицу и помчался, не останавливаясь, дальше, пока впереди не замаячили массивные коробки заводских корпусов. Здесь он свернул направо и немного сбросил скорость, чтобы не привлекать внимания гаишников. Чеков свернул еще в несколько переулков и, поверив наконец, что погоня безнадежно отстала, остановил машину. Спина у него была мокрая от пота. Дрожащими руками он достал сигарету, закурил и стал думать, как жить дальше.
Глава 4
– Значит, говоришь, что антиквара никто больше не беспокоил? – спросил генерал Орлов, задумчиво вертя в руках авторучку, больше похожую на какой-то экзотический поплавок, чем на орудие умственного труда. Видимо, это был чей-то подарок, который и предназначался в основном для разглядывания, потому что писать этой штукой было вряд ли возможно.
– Никто, – подтвердил Гуров. – Ни единого раза. Мы поставили его рабочий телефон на прослушку, но результатов никаких – только деловые переговоры. Ничего настораживающего и по домашнему адресу. Пресловутые снимки никто не спешит обнародовать, хотя с момента, как Шестопалов встречался с шантажистом, прошло уже три дня. Довольно странное поведение для профессионального преступника. Крячко предполагает, что в данном случае действовал новичок. Исключать этого нельзя – профессионал так легко не отступился бы.
Генерал согласно покачал головой.
– Так-так, – сказал он. – Профессионал не отступился бы, это точно. Но сейчас, знаешь, и новички... – Он махнул рукой. – Еще какие-нибудь соображения по этому случаю у тебя имеются?
– Эксперты изучили снимок, который передал нам Шестопалов, – сказал Гуров. – Утверждают, что занимался монтажом человек знающий. Светотени, пропорции и все прочее передано как положено. Неизвестно, какой из этого типа шантажист, но в смысле работы с изображениями он, несомненно, профессионал. Причем, если лицо Шестопалова на этой фотографии – элемент, в принципе, посторонний, то обнаженная натура подлинная. Думаю, если бы нам удалось выяснить личности девушек, изображенных на этой фотографии, то мы могли бы выйти на человека, делавшего снимок, а через него – на человека, который впоследствии этот снимок использовал для своих неблаговидных целей. Не исключено, что это одно и то же лицо.
– Да, я видел этот снимок, – сказал Орлов. – Он явно не из семейного альбома. Тут порнографией пахнет. Но, думаю, тебе уже нет смысла заниматься этой мерзостью. У нас есть специальный отдел для этого. Если факт шантажа отпадает, мы с чистой совестью можем заняться чем-то посолиднее. Этот Шестопалов, надеюсь, немного успокоился?
– Я посоветовал ему рассказать все жене, – ответил Гуров. – Он так и сделал. Она была в ужасе, но потом все утряслось. Правда, теперь она панически боится телефонных звонков, но это скоро пройдет.
– Я так и передам Солоницыну, – кивнул генерал. – Худшее позади, скажу я ему. В МУРе займутся этой фотографией – и рано или поздно этих голубчиков все равно найдут. Но больше это никого не должно касаться. Думаю, всем можно успокоиться.
Он внимательно посмотрел на Гурова и нахмурился.
– Я что-то не так сказал? – спросил он недовольно.
– Нет, это скорее я не все сказал, – ответил Гуров. – Мне кажется, это дело не такое простое, каким кажется на первый взгляд. Мы ведь что решили? Состряпал какой-то ухарь-одиночка грязную фотографию и решил сорвать с ее помощью небольшой куш. А когда не получилось, отступил от греха подальше.
– А разве не так?
Гуров пожал плечами.
– Может быть, и так, – сказал он. – Но я вот что подумал. Шантажист дважды назначал Шестопалову встречу на кладбищах. В общем-то, неглупо. Кладбище – место тихое и страшноватое. И спрятаться есть где, и вообще...
