налетов авиации противника. К тому времени в этих естественных укрытиях находилось много раненых и не раненых бойцов и командиров, пришедших по берегу моря со стороны маяка, вышедших ранее из казематов 35-й береговой батареи по подземным выходам либо спустившихся по канатам сверху на отдых от боев, либо для укрытия от бомбежек и артогня противника. Укрывались под берегом и ожидали прихода наших кораблей и в других местах южного побережья от Херсонесского маяка до мыса Фиолент.
«Всю ночь 2 июля 1942 года на берегу Казачьей бухты сплошной массой простояли защитники Севастополя, безмолвно глядя на море, ожидая спасения».
Так написал в своем письме работник Особого отдела Приморской армии капитан В. Смуриков[297].
Несмотря на артиллерийские налеты и продолжающийся методичный артобстрел района Херсонесского полуострова, аэродрома, 35-й береговой батареи с Северной стороны Севастополя, продолжалось в это предрассветное время массовое общение бойцов, командиров, гражданских лиц по всему району, вышедших из-под берега, из разного рода укрытий. У всех были на слуху вопросы эвакуации, прихода кораблей. Остатки частей и подразделений, которые организованно приходили к берегу у рейдового причала для эвакуации, снова возвратились в свои окопы и землянки на Херсонесском полуострове. Многие неорганизованные и в основной своей массе безоружные бойцы и командиры из разбитых боевых и тыловых частей и подразделений, потерявших свои части, спускались под крутой берег моря, чтобы укрыться от предстоящих огневых налетов авиации противника.
В то же время шел активный поиск и сбор патронов, гранат у убитых, раненых по всей территории района обороны, которые сносились на импровизированные пункты боепитания, организованные рядом командиров под берегом моря, откуда уже в подготовленном виде доставлялись на передовую, где остатки частей Приморской армии и Береговой обороны флота, сборные отряды и группы готовились к очередным дневным боям с противником.
На их вооружении было 2–3 пушки, в остальном винтовки, автоматы, небольшое количество пулеметов, гранаты и ограниченное количество патронов.
Против остатков наших войск в направлении на бухты Камышовую, Казачью, 35-ю батарею и Херсонесский маяк наступали превосходящие силы передовых частей 72-й, 170-й пехотных и 28-й легкопехотной дивизий немцев при поддержке танков, артиллерии, минометов и многочисленной авиации.
В 05.00 с Херсонесского аэродрома удалось взлететь на учебном самолете УТ-1 летчику Королеву, который, прилетев в Новороссийск, доложил командованию виденную им сверху обстановку на фронте обороны:
«По состоянию на 05.00 2 июля линия боевого соприкосновения проходит на левом фланге от бухты Камышовой, а на правом — на подступах к 35-й батарее. В течение дня 1 июля противник бомбил и штурмовал Херсонесский аэродром, маяк. Сгорело три самолета ЯК, три самолета У-2 и один ПС-84 („Дуглас“). Вся материальная часть выведена из строя. На аэродроме много красноармейцев и краснофлотцев строят плоты и другие плавсредства из подручных материалов. Просят помощи»[298].
Что касается дальнейших действий и судьбы руководителя эвакуации капитана 3-го ранга А. Ильичева, последнего официального представителя командования СОРа в Севастополе, то, по воспоминаниям М. Линчика, после неудачи с эвакуацией, понимая, что он бессилен что-либо предпринять, предложил Кошелеву и Линчику втроем прорваться в горы к партизанам, отклонив предложение Кошелева застрелиться, чтобы не попасть в плен. До 6 июля они держались вместе. Дважды пытались через подземные ходы 35-й батареи выйти на поверхность берега, но главный вход ее был, как и ряд люков, подорван, а другие наглухо задраены.
С утра 3 июля противник занял берег 35-й батареи. Через одну из дверей они услышали немецкую речь и решили идти вдоль берега в направлении к маяку и там где-то выйти наверх.
В один из дней им удалось из муки, которую кто-то где-то достал, сварить болтушку в каске и одной ложкой на восьмерых командиров впервые за эти дни принять горячую пищу.
Забегая вперед, по свидетельству старшего диспетчера автодорожного отдела армии младшего воентехника Г. П. Бильченко, который на рассвете 3 июля сумел доплыть и попасть на СКА-039, первым вопросом к нему командира катера был вопрос: «Где опергруппа?» Их искали, но в той драматической обстановке, когда под обрывами были тысячи людей и сотни плыли к катерам, найти их было невозможно[299].
После 5 июля противник отвел свои войска с Гераклейского полуострова и оставил по всему побережью от Херсонесского маяка до Георгиевского монастыря усиленные посты. В ночь на 6 июля, когда группа Ильичева пробиралась по берегу 35-й батареи в сторону маяка, они неожиданно увидели, как красноармейцы и командиры поднимаются по канату вверх по стене обрыва. Как оказалось, это была группа связистов 25-й Чапаевской дивизии. Вслед за ними решили лезть и они. Наверху залегли. Находившийся метрах в сорока от них патруль обнаружил их, пустил ракеты и открыл огонь. Ильичев и Кошелев побежали по берегу в сторону Балаклавы, а Линчик с другой группой связистов — влево по берегу. Многие погибли, но небольшой группе из 6 человек, в которой оказался Линчик, удалось прорваться через верховья Казачьей бухты и уйти в горы. Эту группу, как потом оказалось при знакомстве, вел начальник связи 25-й Чапаевской дивизии капитан Мужайло. У него был компас, и он хорошо знал местность. В группе были также помощник прокурора Приморской армии, старший сержант и два красноармейца. Последние двое позже ушли, и группа в составе четырех человек продолжила свой путь в горах. В конце июля в горах, где-то над Ялтой, они были схвачены на рассвете во время отдыха предателями из татар в немецкой форме и отведены в комендатуру Ялты. М. Линчик в 1945 году был освобожден из плена американцами и, пройдя госпроверку, был восстановлен в воинском звании, демобилизован и продолжил морскую службу в Азовском морском пароходстве начальником отдела эксплуатации[300].
О факте прорыва группы связистов 25-й Чапаевской дивизии упоминает в своих воспоминаниях Д. Пискунов, который тогда тоже был на берегу под обрывом 35-й батареи. После своего пленения 12 июля Пискунов был препровожден в Симферопольскую тюрьму, где в камеру к ним на несколько часов попал Ильичев, который, по одним сведениям, был захвачен в плен в день прорыва, по другим — позже в горах. Кошелев, имея возраст свыше 50 лет и больные ноги, по словам Линчика, скорей всего, погиб при прорыве либо, чтобы не попасть в плен, застрелился[301].
В 1942 году Ильичев находился в лагере под Винницей, где мичман И. С. Шаров, старший писарь разведотдела штаба флота, с Маципурой увидели его, поздоровались. Он их знал по службе. Спросили, что делаешь? Ответил, что немцы заставили писать чертеж нашей торпеды. Черчу старую. Стол, стул, ватманская бумага на столе, в огороженном школьном дворе колючей проволокой на открытом воздухе, в форме капитана 3-го ранга. Так запомнилось[302].
Дальнейшая судьба Ильичева прослеживается по книге Моргунова «Героический Севастополь», в которой автор, ссылаясь на воспоминания Зарубы, пишет, что тот видел Ильичева в штрафном концлагере Флессенбург. Ильичева однажды отправили с группой пленных куда-то и, видимо, он погиб. Однако были сведения, что Ильичев в 1944 (скорее в 1945 году) находился в проверочном нашем лагере под Одессой. Посланный Октябрьским офицер не смог туда попасть. Так что дальнейшая судьба Ильичева неизвестна.
Возвращаясь к положению обороны за период с утра 2 июля 1942 года и в последующие дни, надо сказать, что в исторических изданиях, как ранее закрытых («Хроника Великой Отечественной войны на ЧФ», 1946 года, «Отчет по обороне Севастополя» и др.), так и в общей печати, события этих дней даны очень кратко и в общем виде (полстранички), с большими неточностями. Не касаясь причин такого написания, можно отметить, что более объективно, с упоминанием некоторых эпизодов, но в целом так же кратко и в общем виде дается обстановка за эти дни в фундаментальной книге П. Моргунова «Героический Севастополь».
В связи с этим естественны вопросы: кто, где и какими силами руководил обороной в эти дни? Было ли
