характерное басовитое урчание мотора паркующегося «мерсика», потом из-за куста маньчжурской мимозы появился сам хозяин автомобильного раритета.
Выглядел Станислав Васильевич до неприличия довольным, точно герой школьных анекдотов второгодник Вовочка, только что узнавший о кондрашке, хватившей любимую учительницу Марью Ивановну.
– Лева, твоя идея о свободном поиске на диких берегах Битцы и Чертановки оказалась не такой уж дурацкой! – радостно возгласил Крячко. – Сейчас рассказывать буду! Что у тебя, встретился с Емелькиным потомком?
Гуров собирался было ответить, но в этот момент из боковой аллейки появился Виктор Алексеевич Покровский. Вид у него оставался по-прежнему неважным: был он бледный, осунувшийся, с набрякшими от бессонницы подглазьями.
– Что со звонком? – поздоровавшись, поинтересовался Гуров.
– Был звонок, – кивнул Покровский. – Какой-то странный. Одна фраза: «Автоматическая камера хранения Курского вокзала, ячейка семьдесят, шифр А8990, с шестнадцати до семнадцати часов».
– И все? А голос? Тот же, что и вчера?
– Нет, другой. Впрочем, сами послушайте. Номер, понятное дело, не определился.
Послушали. Мужской голос, ничего большего из записи не вытянешь.
– Так что время терять? Созвониться с дежурным по Управлению, поставить пару ребят из группы наружного наблюдения поблизости от этой грешной ячейки и посмотреть, кто придет ее заполнять, да и хапнуть с поличным! – мечтательно сказал Крячко. – Или линейщиков попросить. Ради такого случая я даже сам в автоматической камере хранения подежурить готов.
– Поздно! – остудил его пыл Гуров. – То, что собираются передать Вите, уже лежит в ячейке.
– Зачем тогда указывать точное время выемки? Именно в этот час, не раньше, не позже? Зачем вообще такие сложности? – спросил Станислав, а Покровский кивнул в знак согласия с недоумевающим Крячко.
– Знал бы я! – Лев развел руками. – Может, хотят втихую проследить за камерой хранения, чтобы быть уверенными: Виктор приходил и получил то, что они оставили. Ладно, через три часа выясним точно. Мы со Станиславом будем на подстраховке.
Затем Гуров рассказал о своей встрече и разговоре с Марией Иконниковой. Но был он очень сдержан и краток. Об отдельных моментах беседы, например о самом конце разговора, и некоторых своих предположениях Лев предпочел промолчать. О смерти Забалуева он тоже поведал друзьям предельно кратко и о том, что вероятный убийца Светланкиного однокурсника трудился в ООО «Артемида», не упомянул, поскольку сам пока что не придавал этому никакого значения. А досадно, что не упомянул! Покровскому наименование «Артемида» о многом бы сказало…
– Она определенно знала: со Светланой что-то неладно. Но прямо говорить на эту тему не решалась. Словом, не получилось у нас полноценного контакта, – с досадой признал Гуров, – несмотря на все мои старания. Есть в Иконниковой то ли затаенная неудовлетворенность, то ли злость, то ли все вместе. И еще: у меня сложилось стойкое впечатление, что она то ли чего-то опасается, то ли стыдится. Словно какая-то заноза у нее внутри сидит, и она больше всего боится, что занозу заденут. Она пытается это скрыть, но не слишком удачно. Неумело. Пытается играть роль femme fatale, роковой женщины, многознающей, многоопытной и опасной. Тоже неумело. «Страсти роковые» ей удаются плохо, тут явная фальшь. А вот злость и досада – совершенно натуральные, никакого наигрыша и запудривания мозгов. И почти наверняка связано это с Сергеем Пугачевым. С его отношениями со Светланой. Вот так…
– Ошибиться в анализе ее психического состояния и настроя ты не мог? – деловито поинтересовался Крячко. – Молодая женщина… Ревнует… Это, Лев Иванович, не нашего брата мужика раскусывать и психологически анализировать, это уже другой биологический вид!
– Смею надеяться, что воробей я стреляный и на мякине меня не проведешь! – несколько надменно ответил Гуров. – Другой там или не другой.
– Значит, точно наличествовала мякина? – полуутвердительно произнес Станислав. – Надо же, до сих пор не знаю, что это такое. И была попытка тебя провести…
– Еще бы! Готов спорить на что угодно: Иконникова прекрасно осознает всю тяжесть положения Светланы, хотя, может быть, не знает точно, в чем заключается конкретная опасность для соперницы. Но со мной, – и почти наверняка не только со мной! – говорить на эту тему категорически не хочет. Почему не хочет – вопрос другой. Я на него пока ответить не могу. Просто отмечаю: завязался еще один узелок непонятного происхождения.
Лев Иванович Гуров кривил душой. Перед собственными близкими друзьями!
Мог он ответить на этот вопрос, попытаться по крайней мере.
Но не хотел.
– Из твоих слов неявно следует, – очень мрачно произнес Виктор Алексеевич, – что пресловутый Сергей Пугачев как-то осведомлен о беде, в которую попала моя дочка. И, возможно, знает больше, чем Иконникова. А еще получается, что ты, Лев Иванович, был прав, когда предполагал, что кто-то из «Детей тумана» связан с похитителями. Иначе откуда бы Иконниковой или Пугачеву знать о том, что, как ты выразился, «со Светланой что-то неладно»? Нет, я не обвиняю конкретно кого-то из них двоих, но…
– Я тебя прекрасно понимаю, – поморщился Гуров, – однако такие далеко идущие выводы считаю преждевременными.
Ничего он не считал их преждевременными! И в своих собственных предположениях зашел значительно дальше, только вот знать об этом Виктору Алексеевичу пока не следовало.
– Пожалуй, что нет! – вдруг возразил Крячко. – Пожалуй, что они вполне своевременны. В свете моего сегодняшнего путешествия.
– Неужто говорливую бабульку господь послал? – обрадовался Лев. – Старушенцию с языком без костей? Которая рассказала что-то сенсационное про «Детей тумана»?
– Как раз не бабульку, а юнца! Но язык у него оказался – натуральная драная варежка на колу, любой старой сплетнице на зависть. Говорю же, твоя идея послать меня к черту на рога, то есть на берега
