оранжевого цвета, Костя Треплев со свистком в зубах. В руках у него был армейский карабин времен штурма Перекопа.
Актрисы перебрасывались волейбольным мячом, к которому были присобачены два картонных крыла. Мяч изображал чайку. Время от времени «чайка» после неловкого движения героинь улетала в зрительный зал на радость публике. Спектакль имел бешеный успех, аншлаг следовал за аншлагом, а что Антон Павлович Чехов в гробу на манер вентилятора вертится, никого, кроме Льва Рашевского, не волновало. Словом, «созрели вишни в саду у дяди Вани…», а оборвали сад вишневый три сестры… Даешь свежее сценическое прочтение классики!
В Москве Лев Исаевич Рашевский неожиданно пришелся очень ко двору, стремительно пошел на подъем и три года тому назад стал главрежем театра, в котором играла Мария Строева. С ней у них отношения складывались сложно, но эти люди взаимно уважали друг друга.
Гуров пару раз встречался со своим тезкой на премьерах его спектаклей, как-то Лев Рашевский даже был приглашен Марией к ним в гости. В целом режиссер вызывал у Гурова искреннюю симпатию.
Гуров миновал хорошо знакомый скверик с фонтаном, который никогда не видел работающим, и свернул в Сытинский переулок. Так, ему нужен дом номер десять. Вот он, этот дом.
Этим утром, в то время когда генерал Орлов сидел на коллегии министерства, проходило еще одно совещание. Руководство ООО «Русский зодчий» собралось на Малой Дмитровке в кабинете председателя правления Степана Владимировича Белоеда.
Председателю правления было шестьдесят лет от роду, но, видимо, прожил он эти годы так, что выглядел лет на десять моложе. Взгляд его живых серых глаз сохранял здоровую ясность, руки – силу, память оставалась изумительной. Может быть, сказалось то, что всю жизнь Степан Владимирович занимался спортом, а на академической «двойке» дошел в свое время аж до серебряной медали всесоюзного первенства. Он регулярно бегал кроссы, зимой моржевал, и хоть довольно много курил, не отказывался от хорошей русской пьянки в дружеской компании, но форму сохранял завидную.
О Белоеде отзывались иногда, как о человеке со странностями. Так ведь все люди со странностями. А если никаких странностей нет, то это никакой не человек, а ходячий покойник. Таких сейчас в избытке развелось.
Со «своими» Степан Владимирович нередко бывал грубоват и резковат, но грубость его казалась немного наигранной, ненастоящей и никого не пугала, не чувствовалось в ней хамства и высокомерия.
Зато ощущалась в нем спокойная самодостаточная властность, полная уверенность в своих силах и в том, что все принимаемые им решения не просто верны, но единственно возможны. Без такого качества, без готовности взять на себя бремя ответственности настоящим лидером не станешь, а Степан Владимирович, бесспорно, был прирожденным лидером. Однако любая палка о двух концах, а у медали имеется обратная сторона. Была такая сторона и у этих лидерских черт характера.
Смысл жизненной философии Белоеда сводился к немудреной формуле: «Живи сам и давай жить другим». Но с сильным логическим ударением на слове «сам» в этой фразе.
Дело в том, что для людей сходного с Белоедом психического склада невыносима мысль, что они действуют вынужденно, под давлением обстоятельств или, что еще хуже, что ими манипулируют другие. «Я поступаю так-то и так-то потому, что хочу этого. А если даже не хочу, то считаю свои действия разумными, целесообразными, единственно верными. Я сам так решил. Я не пешка в чужих руках, я – игрок!» Утрата такой позиции ведет людей подобного типа к потере самоуважения, ломает их. Быть чьим-то инструментом, подчиняться чужой насилующей воле? Никогда!
Но вот сейчас Белоед чувствовал, что из него словно бы стержень вытащили. Это ощущение тягостного бессилия стало за последние полгода почти привычным для Степана Владимировича. Справляться с ним удавалось лишь ценой постоянного нервного напряжения, жесткого самоконтроля.
Однако он дико устал. Металл – и тот устает, что уж о человеке говорить!
Степан Владимирович обвел людей, сидящих перед ним, невеселым взглядом запавших глаз. Пора сказать собравшимся горькую правду. Он попытался было улыбнуться, но получилось плохо…
Вот сидит напротив него Саша Забугин. Главный инженер ООО «Русский зодчий» и близкий друг. С Александром они начинали раскручивать дело. Сейчас он, как и сам Степан Владимирович, под подпиской о невыезде.
На лице Забугина проглядывало то хорошо знакомое Белоеду сочетание отрешенной забывчивости пополам с угрюмой сосредоточенностью, которое так характерно для постзапойного состояния. Ни с чем не перепутаешь! Покрытая двухдневной щетиной кожа на его лице неопрятно, по-индюшачьи отвисла. И упрекнуть Саню язык не поворачивается – тут запьешь, пожалуй! Белоед тяжело вздохнул и перевел взгляд дальше.
А вот его заместитель, второй человек в «Зодчем», Рада Георгиевич Бояновский. Македонец, которому после распада Югославии в родном Скопье не сиделось.
Внешность у Бояновского запоминающаяся. Очень коротко постриженные светло-русые волосы. Жесткие черты лица, выступающий квадратный подбородок. Глубоко посаженные холодные глаза голубовато-серого цвета. Четкий рельеф мышц, предполагающий значительную физическую силу.
Его лицо было из тех, на которых совершенно невозможно представить улыбку. А сегодня Рада Георгиевич Бояновский вовсе выглядел мрачно, как надгробный памятник.
Рядом с Бояновским его «адъютант» и главный технолог «Зодчего», тоже македонец, молодой, да ранний Иван Погняновский. Который непосредственно виноват в том, что случилось в июне прошлого года, и из-за чего Белоед с Забугиным вполне могут оказаться за решеткой.
«Впрочем, – подумалось Белоеду, – искать виновных в подобных ситуациях, когда неожиданная пакость уже стряслась, – занятие затягивающее и увлекательное, однако бесперспективное. Но принято думать, что виновного надо если не наказать, то, по крайней мере, обнаружить.
А если все понемногу виноваты? В разгильдяйстве хотя бы…
И каждый, так же понемногу, окажется прав и не прав, – продолжал внутренний монолог Степан Владимирович, – может быть, самым правым станет тот, кто не поддастся обвинительному азарту, не станет терять времени, а займется исправлением ситуации. Беда в том, что все мои попытки ее исправить, увы, провалились, точно наталкиваясь на чью-то целенаправленную злую волю. – Степан Владимирович поймал себя на том, что попросту неспособен или, того хуже, не решается додумать эту мысль до логического конца. – Неужели журналист в какой-то степени прав и нас душили специально, не чураясь прямых
