– В первый раз – да, – согласился профессор. – Зато через год будешь работать по графику «две недели работы на две недели отдыха», словно всю жизнь по нему жил!
– Вы шутите? – догадался Баррагин.
– Судя по вашим лицам, я серьезен, как никогда, – ответил профессор. – Улыбайтесь чаше, парни, это раздражает завистливых злобнюков, а когда они раздражены, то мрут, как мухи.
– Альтарес не умрет, даже если мы будем хохотать круглые сутки, – пессимистично возразил Фармавир.
– Да и фиг с ним, – ответил профессор. – Переживем.
Через неделю.
– Может быть, Альтарес не так уж и не прав, бывая в лаборатории мимолетом, – проворчал Фармавир, шагая в лабораторию ранним утром. – Не зря говорят: работа дураков любит. Мечта сбылась, но почему-то я не чувствую себя счастливым. Загрузили нас по полной программе, я такими темпами отброшу сандалии к концу месяца. Горгоны могут спать спокойно.
Первый советник обеспечил их местом для работы, но до сих пор не озаботился выделением студентам жилплощади во дворце. Друзья снимали комнату на чердаке в доме на окраине города. Это давало Альтаресу повод для нескончаемых шуток и подколок: он сам жил недалеко от дворца в роскошном здании практически напротив лаборатории.
– Это потому, что увлеченных людей работа любит еще больше, чем обычных, – пояснил Баррагин. Последнее в основном относилось к профессору Гризлинсу, их непосредственному начальнику: он трудился от зари до заката, и друзья подозревали, что даже во сне не переставал заниматься расчетами и опытами. Было понятно, почему он так поступает: последние годы профессор жил один, и времени для работы хватало в избытке. Детей у него не было, и после смерти жены стимул возвращаться домой пропал. Работоспособности добавляло и осознание того факта, что жить профессору с каждым днем оставалось все меньше и меньше, поэтому он спешил сделать все, что задумал за долгую жизнь. – Гризлинса вот-вот отправят на почетный отдых. Да и то, если успеют, ведь жить ему осталось всего ничего. Наверное.
– Странное дело, – пробормотал Фармавир. – Всем нам жить все меньше и меньше, но понимаем мы это исключительно в старости.
– Угу. И после этого зажигаем так, как никогда ранее.
– Когда тебе стукнет шестьдесят и ты станешь опасаться, что до семидесяти уже не доживешь, то выбора не будет, – подметил Фармавир. – Тоже начнешь зажигать на радость себе и изумление желторотикам.
– Я и сейчас не прочь устроить веселье, – отпарировал Баррагин.
– Не пойму только, почему профессор зажигает исключительно в лаборатории? – Фармавир широко зевнул, всем своим видом показывая, что не прочь поспать еще денек. Студенты не спрашивали, почему профессор не разменивает жизнь на мелкие радости вроде отдыха хотя бы в выходные дни – своей жизнью Гризлинс мог распоряжаться так, как пожелает. Но ни Баррагин, ни Фармавир никак не могли понять, почему Гризлинс заставляет их поступать аналогичным образом, ведь они в научные монахи не записывались. Они не особо спорили против плотного графика: работа в лаборатории им нравилась, но, в отличие от некоторых хороших людей, являлась не смыслом жизни, а всего лишь способом осуществить свои мечты. Их подружки пока еще не обижались на постоянную занятость молодых людей, но казалось, что еще немного – и они передумают и помашут платочками на прощание.
– Наверное, он создал эликсир вечного бодрствования, и не желает, чтобы об этом прознали посторонние, – предположил Баррагин. – Он работает больше нас, но я ни разу не видел его сонным или не выспавшимся. Наверняка он и сейчас вовсю трудится над созданием очищающей жидкости.
Так и оказалось.
Когда друзья вошли в лабораторию, профессор возился с пробирками около основного стола, а на шести вспомогательных, стоявших у стен, что-то нагревалось, кипело, остывало и горело. Работа шла полным ходом.
– Здравствуйте, профессор! Альтарес снова начхал? – спросил Фармавир.
Профессор кивнул.
– И чем дольше он желает на нее начхать, тем лучше для нас, – сказал он. – От него пользы, как от козла молока.
Повлиять на Альтареса профессор не мог, а жаловаться Бумкасту считал ниже своего достоинства. Альтарес этим пользовался, хотя, надо отдать должное, если уж приходил на работу, то не уходил до конца смены и с горем пополам пытался выполнить поставленные перед ним задачи, тем самым увеличивая количество работы для остальных раза в два-три.
Баррагин подошел к своему шкафчику в углу лаборатории, надел белый халат и с грустью посмотрел в окно на безоблачное небо. В глубине души появилось желание стать птицей и вылететь в окно, одновременно полезли мысли о том, как бы побыстрее создать новые ковры-самолеты и осуществить мечту. К сожалению, Баратулорн требовал выполнения и мелких поручений. Баррагин не раз думал о такой несправедливости, но все же понял: первый советник не зря загружает их немыслимым количеством работы. По тому, как выполняются повседневные обязанности и решаются мелкие проблемы, становится понятно, насколько хорошо будет решаться основная задача. Если студенты не могут нормально разобраться с мелкими проблемами, то и великое им не удастся точно так же.
– Профессор, а вы уверены, что снова не создадите какую-нибудь квантаполиметапозитронию желтого цвета? – поинтересовался Фармавир. – Ведь что с ней делать, будет мучительно думать не одна сотня поколений!
– Кванта что? – переспросил профессор.
– Квантаполиметапозитронию.
– Ты откуда взял это страшное слово?
– Отсюда, – Фармавир протянул листок бумаги. Профессор взял листок и прочитал текст. Два дня назад Фармавир получил задание придумать названия для новых медицинских составов и оторвался по полной программе. Лекари королевства обожали заполнять рецепты нечитаемыми каляками, поэтому Фармавир решил, что пусть они тоже мучаются, нечитаемо записывая непроизносимые названия.
– Фармавир, ты – маньяк, – прокомментировал профессор, прочитав первые три строчки. Воспринимать четвертую его мозг отказался категорически: расфокусировал зрение, и пока профессор не вернул листок обратно студенту, оно не восстановилось.
– Я не маньяк, я только учусь, – скромно сказал Фармавир.
– Надеюсь уйти на пенсию до того, как ты получишь диплом, – честно сказал профессор.
Мимо Альтареса с громким жужжанием пролетела большая зеленая муха, непроизвольно предложив новую тему для разговора.
– Похоже, кто-то из королевских рыбаков принес коробочку с опарышем и выронил одного… – предположил студент. – Других причин появления мухи во дворце пока не вижу.
– Она ищет Альтареса, – сказал Баррагин. – Мух всегда тянет, сам знаешь, на что.
Фармавир взмахнул рукой. Отогнанная муха улетела к профессору и закружила над ним, возмущенно говоря о чем-то своем, мушином. Профессор оказался кровожаднее: он ловко свернул исписанные листки бумаги в трубочку и ударил по опустившейся на стол мухе.
Бах!!!
Баррагин вздрогнул и едва не столкнул со стола баночку с кислотой. Стол, за которым работал профессор, качнулся, пустые пробирки подпрыгнули, а растворы в емкостях заколыхались. Удар подобной силы мог превратить вредное насекомое в мокрое место, но муха успела улизнуть.
– Шустрые спинокрылые… – профессор швырнул свернутую бумагу на стол. – Они всегда исчезают из поля зрения, когда человек хватает мухобойку и намеревается устроить кровавую мухобойню.
– Да вот она, – указал Фармавир. – На люстре уселась.
– Чует мое сердце, эта гадина еще попортит нам сегодня крови! – прорычал профессор. – Чтоб тебе об стену убиться, вражина!
– М-да, юркая бестия, – Фармавир подошел к основному лабораторному столу и попытался воздействовать на профессорское чувство прекрасного, чтобы тот успокоился и, наконец, подумал об отдыхе. – Итак, какие мучения нам предстоят в этот невероятно чудный и изумительно теплый летний день,
