Она, развернувшись с неожиданной для ее возраста прытью, исчезла в глубине квартиры. Гуров поежился: а ведь правда, притащит сейчас с кухни ковшик кипяточку, да в физиономию… Уж если боялся Лев Иванович Гуров кого на этом свете, так это сумасшедших. Но ситуация требовала прояснения. За кого его принимают? Почему эта агрессия с порога? Наконец, что это за «мерзавец», который «сдох»? Но главное это Сукалева или кто? Опасливо поежившись, он шагнул в темный, провонявший вареной рыбой коридорчик.
– Убью-ю! Ошпарю-ю! – донеслось откуда-то справа – очевидно, из кухни.
Сразу же раздался другой голос, тоже женский:
– Успокойся, Муза! Я тебе говорю, угомонися! Садися вот на стул-то, я сейчас узнаю все да выгоню негодяя-то, греховодника…
«Так. Все ж таки Муза. Значит – Сукалева, нет никакой ошибки, – обреченно подумал Лев. – А я, получается, негодяй-греховодник, меня сейчас будут выгонять. Вот влетел-то, спасибо отцу Михаилу! Предупреждать надо о таких своих кадрах…»
На сей раз перед ним предстала высокая, тощая, усохшая, как вобла, старушенция в длинном, наглухо застегнутом черном платье. Ее лицо чем-то неуловимо напоминало мордочку старой, поседевшей морской свинки. Волосы гладко зачесаны. Постно поджатые сухие бесцветные губы и та ханжески-благообразная мина, которой столь отличаются некоторые старые богомолки.
– А ктой-то ты такой-то? – поинтересовалась карга голосом, не предвещавшим ничего доброго. – И чегой-то тебе, голубь, от старушек надоть?
Эта, по крайней мере, не производила впечатления буйнопомешанной, и Гуров ясно, доходчиво объяснил, кто он такой. С тем, что ему «надоть», торопиться не следовало, сперва очень желательно было разобраться, что, собственно, происходит в этом филиале сумасшедшего дома. Гурова начали дергать оч- чень неприятные предчувствия какой-то надвинувшейся поганой заморочки. Конечно же они не замедлили сбыться:
– Полковник милиции, говоришь? А документу покажь, знаем мы таких полковников! Может, ты иродов собутыльник. Его убил, а таперича старушку беззаш-шитную хочешь туды жа отправить, а квартерку-то оттяпать, а? – и тут же, наискось кинув острый взгляд в гуровское удостоверение, старуха заорала противным скрипучим голосом: – Слышь, Григорьинна! Он, стал быть, взаправду милицейский!
– Кто кого убил?! – рявкнул совершенно сбитый всем этим бредом с толку Гуров.
– А ирода проклятого, сынка вот ейного и убили, – громко, на всю квартиру возопила «морская свинка». – Допился, черт окаянный, догулялся! Осиротил мамашу родную…
– Осиротил, злодей, сволочь поганая, ох осироти-и-ил! – с жутковатым подвывом подхватила появившаяся вдруг рядом Сукалева. – Гореть ему, твар-рюге, во аду-у! В переисподней, – вдруг уточнила она совершенно спокойным тоном.
До Льва начало доходить. Так. Похоже, у Музы Григорьевны Сукалевой убили сына. И недавно, потому что ни полслова о таком печальном событии священник, посылая его сюда, не сказал. Не позабыл же?! Значит, не знал. Значит, не успел узнать, не сообщила ему еще об этом его прихожанка. Значит? Вчера, что ли? Нет, ну христианки-то каковы, а? Сплошное милосердие да всепрощение? Или это у них шок так нестандартно проявляется? Э, непохоже! Слишком сильно чувствуется живая, накипевшая злость. Вот такие небось вязанки хвороста в костры еретикам и подкладывали.
– Ее сына убили? Когда? – спросил он, обрашаясь к «морской свинке». – Где? Кто расследует дело?
– А вчерась и пристукнули ирода. Драка там была, где он с другими-то алкашами да иродами толокся всю дорогу. Эвона, у детского садика, где поликлиника, напротив двадцатиэтажника нового, с аркой который, – еще сильнее поджав губы, процедила та. – Како-тако «д-е-е-ело»… Нужон он кому! Затоптали попьянке, всего-то «дело-о-ов». С райотдела приходили разве вот, говорят – забирайте хоронить, неча ему теперя в морге-то валяться.
– Мне его хоронить-то не на что, – вновь на всю квартиру взвыла Сукалева. – Пусть сами хоронят!
«Вот это здрасте вам… – Мысли Гурова пришли в полнейшую растерянность. И немудрено: тихо-скромно шел побеседовать о вполне мирных вещах вроде дверных замков, а тут… Хм-м! Сраженная горем мамаша… Хорош же гусь был ее покойный сынок, раз заслужил такую нежную материнскую любовь! С другой стороны, – мысленно передернулся Лев, – с такой матушкой многое можно простить человеку, ох, многое. Хотя явно к цвету рода людского убитый кем-то, где-то и за что-то сын Музы Григорьевны не принадлежал. Драка и убийство, если там впрямь умышленное убийство, случились рядом, в одном районе. Надо же, как интересно. И живут все рядышком, и церковь под боком, и убивают тут же. Что-то мне такая территориальная компактность начинает активно не нравиться: многовато всякой гадости на единицу площади. Но все это означает, что занимается этой пьяной дракой и…чем? неужто впрямь убийством? – райотдел милиции. Куда мне сейчас как раз надо скоренько выдвигаться. Не прошло трех дней с момента кражи иконы и смерти Каленова, а тут в пьяной драке гибнет сын церковного старосты той самой церкви… На совпадение спишем? Ну, господа и дамы, не верю я в такие совпадения. Отучен-с! Срочно в райотдел. Сейчас не до замков с ключами, не до деталей устройства Каленова на работу сторожем. Эту мегеру можно ведь повесткой вызвать, оно и безопасней: в моем кабинете кипяточку нет. Глядишь, успокоится, охолонет немного к тому моменту. Решено: немедля в райотдел, от них же с управлением свяжусь, если понадобится. Уходим по-английски. Не прощаясь с любезной хозяйкой…»
ГЛАВА 3
Во всенародный там или нет, а в День Конституции районщики не то что отдыхают, а совсем даже наоборот, находятся в повышенной боевой готовности. Как, впрочем, и в остальные праздники.
– Послушайте, господин полковник. – Старший лейтенант, крепкий молодой мужик, представленый Гурову как «Костя, который с этой дрянью возится», смотрел на Льва с тоскливым злобноватым недоумением. – Ну какое тут может быть, к дьяволу, дело?
Старлей не выдержал, фыркнул и, отмахнувшись рукой, продолжил со все нарастающими нотками раздражения:
– Нет, субординация субординацией, а я скажу, что думаю, потом пишите на меня рапорт хоть министру! Вам что там, в главке, совсем заняться нечем? Нет, с каких это пор опера-важняки пьяными драками интересоваться стали и случайными насильственными смертями всякой шелупони по пьянке же? Чего мне там расследовать, а главное – когда и на кой черт, коли все ясно, как репа?! Был бы он хоть один, Сукалев пресловутый. Так на мне еще кража из коммерческого магазина висит, потом убийство – бытовуха «на почве неприязненных отношений» и ко всему в довесок попытка изнасилования в лифте. Плюс еще три дела такого же орлиного полета! Могу поделиться, если желаете. Всем работы хватит.
– Нет, ты, Константин, меня послушай, – спокойно, но не без металла в голосе возразил Гуров. – Мораль я тебе читать не буду. В том смысле, что шелупонь там или нет, а человек убит. Если уж на то пошло, то убит гражданин России, этого Сукалева никто ведь гражданства не лишал? Стоило бы, говоришь? А вот это уже ненужная лирика. Это не нашего ума дело. Мы с тобой присягу давали граждан России защищать, значит, и его тоже. Но суть не в том. Успокойся, не сверкай очами грозно, я не кабинетная крыса, я, каково вам, районщикам, приходится, не понаслышке знаю, тоже так начинал! Но ты ведь сам обмолвился сейчас, что сыщики моего ранга такими делами не занимаются. И контора моя – тоже. Это, знаешь ли, ценное наблюдение. Так сложи два и два! Значит, не моя эта прихоть от безделья, а нужно так. Почему нужно – этого, уж извини, не скажу. Ясненько?
– Ну, право слово, – уже совсем не раздраженно, а просто очень грустно отозвался Костя на гуровскую отповедь, – пока этот прохвост жив был, от него весь райотдел стоном стонал. Прибрал господь, ан все едино от него покоя нет. Сплошняком неприятности. Одно слово – «Львиная Самка»!
Старлей покрутил головой, явно еле удержавшись от того, чтобы не сплюнуть прямо под ноги.
– Постой, постой! – заинтересовался Гуров. – Он что же, прославлен в стенах вашего богоугодного заведения? Потом, что значит гм-м?! «львиная самка»? Погоняло, кличка? Сукалев был с криминалом связан?
– Да с каким криминалом?! – чуть не в голос возопил Костя. – Да кто б его к криминалу подпустил?! Вот что, господин полковник. У наших участковых летучка в честь праздничка полчаса как закончилась. Петро еще здесь, скорее всего. На его участке этот типус проживал. Пошли, поищем, а когда найдем, втроем побеседуем. А то, боюсь, вы мне не поверите. «Прославлен»… Это уж точно. Гнуснопрославлен! Равно как его маманя, не к ночи будь помянута, ведьма клятая!
