цветы, отражения в зеркальных стеклах витрин.
Глумов остановился возле одной из них. За стеклом был помещен огромный портрет роскошной красотки – приоткрытые влажные губы, яркие, как кровь; волосы, словно разбросанные ветром, туманная поволока в чуть раскосых глазах. Глумов даже не поинтересовался, с какой целью выставлен этот портрет, он просто пожирал это лицо глазами – женщины такого типа ему всегда нравились, но доставались они почему-то всегда другим. И эта, которая на фотографии, тоже была недостижимо далеко, может быть, за тысячи километров, там, откуда он бежал сломя голову.
Глумов словно отключился. Перед его глазами вдруг потянулись темные горные цепи, на острые верхушки которых были наколоты прозрачные облака, сизый купол влажного тропического леса под ногами, кавалькада мохнатых лам, нагруженных туго набитыми мешками, индейцы в грязных накидках из грубой шерсти…
– Погоди-ка! Погоди минуточку! – вдруг услышал он за спиной звонкий и властный голос. – Глазам своим не верю! Это что, Глумов, что ли?!
Он обернулся не сразу. Сначала прикинул – голос был женский. Не сказать чтобы очень противный, но чересчур уж независимый. Таким голосом разговаривают законченные стервы. А главное, он был ему совершенно незнаком – в этом Глумов мог поклясться. Перед тем как он его услышал, хлопнула дверца машины. Что это могло значить? Мышцы его напряглись, и слегка вспотела спина. Глумов медленно обернулся.
Перед ним стояла стройная и подтянутая женщина лет тридцати, не красавица, но обладающая несомненной привлекательностью. Немалая заслуга в этом принадлежала, конечно, стилистам и модельерам, инструкторам по фитнесу и визажистам, но результат их работы заслуживал уважения. Гладкая матовая кожа, платиновые, коротко стриженные волосы, со вкусом подобранный грим, темный брючный костюм, отлично подчеркивающий пластичность фигуры, – все в этой женщине притягивало взгляд. При этом она являлась полной противоположностью красавице, изображенной на портрете, и сердце Глумова даже не дрогнуло. Точнее, оно дрогнуло, но совсем по другой причине. Он никак не мог сообразить, что это – грехи молодости или эта лощеная жизнерадостная стерва «оттуда»?
На всякий случай он любезно, но холодно сказал:
– Вы ко мне обращаетесь, мадам? Боюсь, что вы обознались. Я не Глумов. Очень сожалею.
За спиной женщины стоял какой-то блеклый молодой человек с дежурной улыбочкой на устах, по виду типичный клерк: безупречная внешность, зализанные волосы, в руках то ли кейс, то ли ноутбук. На человека «оттуда» он никак не тянул, поэтому Глумов расслабился, решив, однако, ни в чем не сознаваться.
Женщина, склонив голову набок, беззастенчиво рассматривала Глумова.
– Да нет, точно Глумов! – сказала она, пропуская его слова мимо ушей. – Ничего себе! Столько лет прошло! А ты стал настоящим красавцем! Возмужал, в прекрасной форме… И ты меня совсем не помнишь?! Совсем-совсем?
Глумов всмотрелся пристальнее, но в душе ничего не шевельнулось. Какой смысл ворошить прошлое, которого не помнишь?
– Извините, – сказал он. – Не помню. Я ведь не Глумов.
Лицо женщины странным образом дернулось – было непонятно, рассмеется она сейчас или вспылит. Глумов посмотрел на автомобиль, из которого эта красотка только что вышла. «БМВ» темно-вишневого цвета, совсем новый, – значит, дела идут неплохо – и номера московские. Следовательно, она точно не «оттуда», хотя это еще не гарантия безопасности.
– Да ладно! – со смехом сказала женщина. – Мне-то уж ты можешь не врать.
Она вдруг обернулась к молодому человеку и голосом верховной жрицы распорядилась:
– Ступай наверх и скажи, что я через пять минут буду! И больше ни слова! Я имею право на пять минут личной жизни!
Молодой человек мышкой проскользнул мимо Глумова и исчез за зеркальной дверью. Женщина приблизилась к Глумову почти вплотную. От нее пахло дорогими духами. Морщинки в уголках накрашенных губ были почти незаметны.
– Признавайся, Глумов! Я все равно тебя не выдам. Как-никак, а ты был моей первой настоящей любовью… Вот она, ирония судьбы! Оказывается, человек, по которому я сохла, из-за которого плакала ночами, меня напрочь не помнит! Понятно, все вы, джентльмены удачи, такие. Женщины для вас – игрушки, которыми вы не дорожите.
– Не понимаю, о чем вы? – уже с досадой сказал Глумов. – С чего это вы взяли, что я – джентльмен удачи?
– Да это у тебя на лице написано! – радостно объявила женщина. – В молодости ты был красивый лихой бандит. Тебе и самому нравилось быть бандитом, признайся? В те времена быть бандитом было модно, престижно, и у тебя это здорово получалось. Теперь, правда, кое-что изменилось. Тебя трудно представить в подворотне с кастетом. Я бы сказала, что в тебе появился европейский лоск. Ты заделался авантюристом международного масштаба, я угадала?.. Ладно, не буду тебя томить. Помнишь Славика Перепечко? Вы иногда у него собирались, пили водку, деньгами сорили, пыль друг другу в глаза пускали. Молодые, здоровые и глупые. Решили, что мир отныне будет жить по вашим понятиям…
От неожиданности Глумов совсем забыл, что говорил раньше. Он напряг память и неуверенно проговорил:
– Ну, был такой – Славик Перепечко, помню… Угрястый такой, папаша у него какая-то шишка был – в сельхозкооперации, что ли… Себе на уме был пацан. Мы еще тогда гадали: не стукач ли он? Но вроде доказательств не было, а потом…
– Вспомнил все-таки! – торжествующе воскликнула женщина. – А говорил, не Глумов, не Глумов!.. Как я могла обознаться? Говорю же, без ума от тебя была. Да ты не бойся, если ты здесь инкогнито, я тебя не выдам по старой дружбе. Я не стукачка. Да и Славик стукачом не был, зря вы на него думали.
– А тебе откуда знать? – с досадой бросил Глумов, который злился на свой длинный язык и на эту настырную бабу, которая, похоже, действительно знала его как облупленного. – Ты девочка по вызову, что ли? Братву обслуживала?
Зеленоватые глаза женщины потемнели. Но она сдержалась и холодно ответила:
