о том, чем закончился этот марш, и лишь через две недели в газете появилось сообщение о том, что 6 декабря в Австрии заключено перемирие и что император Александр прибыл в Витебск и следует в Петербург[814]. Наполеон в воззвании к армии писал: «Солдаты… вам достаточно будет сказать: я участвовал в битве под Аустерлицем, и сразу же скажут — вот храбрец!»[815]
Конечно, Бонапарт отдавал себе отчет в стремлении страны к миру. Мир — это общее требование, его все ждут, все хотят: солдаты, офицеры, маршалы, крестьяне, рабочие, лавочники, мануфактуристы, арматоры, финансисты, служащие, сановники, дипломаты, братья и сестры императора — все требуют мира. Все донесения, поступавшие от Фуше, подтверждали всеобщую жажду мира. Этого же требовали и личные интересы Бонапарта, и интересы его династии. Мог ли он быть уверенным на поле сражения Аустерлица или в Шёнбруннском дворце в Вене, что в далеком Париже не строят коварные козни против него? В чьих руках находится власть? Брата Жозефа — слабого, неспособного, но не лишенного тонкого коварства и одержимого идеей занять не им отвоеванный трон, на который он якобы имеет право по старшинству? Жозефа Фуше — убийцы, преступника, способного с улыбкой на бледных губах всадить из-за угла нож в спину? Этим людям была доверена власть, хотя он, Наполеон, не питал к ним никакого доверия. Всякий раз, когда Бонапарт покидал столицу, он испытывал острое беспокойство. Надо кончать войну и возвращаться скорее в Париж.
Но как достичь этого всеми желанного мира? Первые дни после Аустерлица, в особенности после свидания с императором Францем, Бонапарт был полон надежд. «Мы возвращаемся в Париж; мир обеспечен», — говорил он своим приближенным, и эта радостная весть мгновенно облетела армию. Но этот манящий мир, как видение в пустыне, отодвигался, уходил, как только к нему приближались.
Наполеон возвратился в Вену, в Шёнбруннский дворец Габсбургов. Я видел Шёнбруннский дворец, симметричную строгость его гармоничной архитектуры, ровно прочерченную за кажущимся бескрайним парком линию горизонта, аккуратно подстриженные газоны, спокойствие, тишину, неподвижность, как бы сторожащие дворец Габсбургов. Здесь, в покоях Марии-Терезии, в застывшем чопорном безмолвии огромного, ставшего почти безлюдным великолепного замка, Бонапарт, наверно, думал о том, как высоко он поднялся за годы, прошедшие с тех пор, когда десятилетним мальчиком он закрыл за собой дверь скромной казы на тихой улице Аяччо. В Вене он обдумывал широкое дипломатическое наступление, призванное завершить борьбу на поле сражений. Но по какому пути направлены его усилия? Какие дороги он выбирает?
Через неделю после Аустерлица, 10 декабря, было объявлено, что курфюрст Баварский провозглашен королем с расширением его владений; 11-го королем стал курфюрст Вюртембергский, а 12-го того же месяца курфюрст Баденский получил титул великого герцога[816]. Владения каждого из этих государств соответственно увеличивались. Все три новых германских государства заключили договоры о союзе с Францией[817]. Эти решения победителя при Аустерлице были поняты в Европе так, как их только и можно было понять: наполеоновская Франция создает вассалов в Германии. Но это еще не все. В том же декабре, озаренном «солнцем Аустерлица», Бонапарт в торопливом письме к баварскому королю просит руки его дочери принцессы Августы для своего пасынка Евгения Богарне[818]. Почти в то же время он сватает ближайшую родственницу Жозефины Стефанию Богарне за сына вюртембергского короля. Он озабочен дальнейшими матримониальными планами.
Эти брачные контракты и проекты конца 1805 года заслуживают некоторого внимания. Не потому, что они якобы доказывают преданность Бонапарта своему клану, как в том уверял Фредерик Массой, или его буржуазную рассудительность, по представлению Артюра Леви[819]. Эти аспекты вряд ли вообще интересны. Брачные предприятия 1805 года доказывают нечто совсем иное. Прежде всего они показывают, как узко были использованы плоды аустерлицкой победы, как ограниченно было понято ее значение.
В самом деле, Аустерлиц в военной области был продолжением, развитием, совершенствованием тактики Монтеннотте, принципов ведения войны 1796 года. Сражение 2 декабря 1805 года показало, как вырос, окреп полководческий талант Бонапарта, как уверенно, мастерски он применяет на поле боя принципы, впервые реализованные им в кампании 1796 года. Но первая итальянская кампания Бонапарта была замечательна не только чисто военными операциями, но и смелой стратегией социальной войны. Аустерлиц в еще большей мере открывал широкий простор смелой социальной политике. Сколько порабощенных народов стонало под скипетром империи Габсбургов? Если бы Бонапарт оставался верен принципам антиавстрийской кампании 1796 года, стратегии социальной войны с ее ориентацией на союз с угнетенными народными массами, в каком выгодном положении он оказался бы после Аустерлица! Он мог бы провозгласить освобождение венгров, чехов, словаков, поляков, он мог бы смелой антифеодальной политикой привлечь австрийскую буржуазию, поднять на борьбу буржуазию и народ германских земель. Аустерлиц мог бы стать началом могучей, неодолимой антифеодальной и национально-освободительной революции в Центральной Европе, он мог бы стать повторением итальянского 1796 года, но с еще большим размахом… Он мог бы, но не стал.
Историку не положено гадать: что было бы, если бы… Но чтобы лучше понять и оценить смысл происшедших событий, он вправе сопоставить их с прошлым, в особенности с недавним прошлым. Политика Наполеона Бонапарта 1805–1806 годов может быть лучше понята, если ее сравнить с его же политикой 1796 года. В ту пору он смело шел на развязывание антиавстрийского — национально-освободительного и антифеодального — движения итальянского народа. В 1805 году, воюя с той же Австрией на территории самой Австрии, где стонали под гнетом Габсбургов венгры, чехи, словаки, поляки, он отказался привлечь их как союзников. Союз с народами он заменил союзами с королями; общность интересов антифеодальной борьбы он заменял общностью интересов монархов, скрепленной брачными контрактами.
Но и это было еще не все. 7 декабря в Шёнбруннский дворец на прием к императору явился прусский министр Гаугвиц. Он не спешил; он ехал из Берлина до Вены три недели, и его намеренная медлительность была полностью вознаграждена. Он пришел к императору с единственной целью — поздравить с победой. Грозный ультиматум, который он вез, глубоко спрятан. Наполеон не обманывался в намерениях прусского правительства. «Эти поздравления были предназначены другим; судьба изменила их адрес»[820],— сказал он Гаугвицу. 15 декабря беседы с Гаугвицем были возобновлены, и император снова предложил Пруссии союз с Францией. Ему было нетрудно преодолеть колебания Гаугвица; он показал собеседнику донесение Талейрана, сообщавшего, что Австрия требовала Ганновер. Наполеон тут же предложил отдать-Ганновер Пруссии. Этого было достаточно. Вечно колеблющийся Гаугвиц, не раздумывая, поставил свою подпись под договором, который тут же был составлен Дюроком[821].
Один пункт в этом договоре, написанном наспех, звучал особенно неопределенно — о возможном увеличении французских владений в Италии. Что имелось в виду? Пруссию итальянские дела не интересовали, и на, этот пункт внимания не обратили; прусский двор волновали иные проблемы — поважнее. Между тем неопределенность пункта об Италии была весьма существенна. Параллельно с переговорами с Пруссией шли переговоры в Пресбурге (ныне — Братислава) о мирном договоре с Австрией; их вел Талейран под руководством Наполеона. Не ратифицированное еще соглашение с Пруссией было ловко использовано как средство давления на австрийских представителей. Впрочем, вся ситуация заставляла австрийцев быть сговорчивыми. В Шёнбруннский дворец за инструкциями обращались не австрийские дипломаты, а Талейран. Французы были в Вене, и побежденная Австрия должна была принимать те условия, которые диктовал ей из Шёнбрунна император Наполеон. Эти условия были тяжелыми. Они означали не только большие территориальные потери: Австрия должна была отдать Венецию, Истрию, Далмацию, Каттаро, уступить часть своих исконных земель Баварии, Вюртембергу, Бадену; Пресбургский мир фактически уничтожил «Священную Римскую империю германской нации»; австрийский император должен был сам отказаться от этого титула, разбитого вдребезги французскими штыками[822].
В тексте Пресбургского мира, подписанного 26 декабря, пункты об Италии были также отредактированы неопределенно. Случайно ли? В тот же самый день, 26 декабря, Бонапарт продиктовал приказ генералу Сен-Сиру, предписывавший форсированным маршем идти на Неаполь. В Вене он набросал текст обращения к армии: «Солдаты!.. Неаполитанская династия перестала существовать. Ее существование
